Рики Макарони и Старая Гвардия

Профессора Стебль все это очень расстроило, особенно – порча цветка. Она попросила старост написать рапорт о случившемся и поставить в известность завучей, что, понятно дело, друзей Рики не обрадовало.

«По крайней мере, — думал Рики, когда Лео и Артур вернулись из учительской, единодушно ругая свои обязанности, — они не стали ссориться из-за Филипса и Эйвери».

Но зато, по мнению Рики, ничто так не способствовало напряжению в отношениях между старостами, как отдельный стол для них в Большом зале, который иногда накрывали рядом с учительским. Если бы каждый из них обедал со своим родным колледжем и следил за порядком, проблем возникало бы меньше. Рики подозревал, что в нагнетании обстановки первая скрипка принадлежит Мелани, или ему просто нравилось так думать. Но, как бы там ни было, он замечал, что его друзья, трапезничая в обществе друг друга, из Большого зала выходят неизменно в подпорченном настроении, и делают разного рода странные заявления, чаще всего высказывая очевидные факты для поддержания разговора. Узнав пару раз, что «сегодня неважная погода», или «у МакГонагол всегда одна и та же изумрудная мантия», Рики проникся убеждением, что совместные приемы пищи отрицательно сказываются на умственных способностях старост. Поэтому, когда в один прекрасный четверг после второго завтрака он стоял в дверях, ожидая Лео, чтобы вместе идти на историю магии, он ожидал чего-нибудь в таком духе.

— Меня беспокоит Дора, – задумчиво произнес Лео.

— Это нормально, — сказал Рики. – Дора в принципе существует для того, чтобы вызывать беспокойство.

— Сейчас за столом она жаловалась на МакГонагол, да так занудно, — в голосе Лео слышались удивление и досада.

— Что делают с человеком эти несчастные СОВы! – резюмировал Рики.

Собственно, его нисколько не удивляло поведение Доры. Рики понимал самовольную одноклассницу – он и сам жаждал освободиться от трансфигурации. При каждом приближении урока ему становилось не по себе, приступами накатывало волнение и возникало сильное желание не пойти. Теперь он понимал злостных прогульщиков, однако этого было недостаточно, чтоб с легким сердцем последовать их примеру. Это было слишком непривычно, мерещились ужасные наказания, и пусть умом он понимал, что миссис Дуглас права и ни один самый важный экзамен не помешает ему найти свое место в жизни. «Кем ты будешь, — говорил неприятный внутренний голос, непохожий ни на миссис Дуглас, ни на родителей, — если не докажешь всем своими оценками, чего ты стоишь», и страх сковывал горло. Прежде не было такого страха остаться никем. Рики стойко отбывал за партой положенное время, испытывая облегчение от письменных заданий. В случае совсем невыносимого задания он оставлял себе возможность сказаться нездоровым и уйти к мадам Помфри, но ждал.

Однако Дора конфликтовала не с предметом, а с профессором МакГонагол. Возможно, она настраивала себя, ведь последняя ссора случилась за два дня до ее жалоб за столом на ближайшем уроке трансфигурации. Еж Доры исчез тогда, а испарившееся вместе с ним покрытие парты навоняло. МакГонагол открыла окно и приказала Доре пересесть.

— Не стоит волноваться, мэм, я могу остаться, — ответила Дора вежливо, но свирепея.

— Я кому сказала, пересядьте! – потребовала МакГонагол. — И почему постоянно с Вами происходит что-нибудь ненормальное? Я не могу заниматься только Вами!

Атмосфера явно накалялась. Профессор выказывала Доре настолько явное и недоброжелательное внимание, что весь класс невольно отвлекся на них и следил, что же дальше.

— Послушайте, профессор, у меня все отлично получается, — не выдержала Дора. – Почему бы Вам, в самом деле, не контролировать кого-нибудь другого?

Ноздри МакГонагол побелели.

— Позвольте мне самой решать, Нотт, кого контролировать. Я думаю, профессор Снейп со мной согласится, что Вы, юная леди, слишком много себе позволяете.

Остаток урока Дора просидела хмурая. Украдкой обернувшись на нее пару раз, Рики мог бы поклясться, что одноклассница недобро улыбается, словно уже придумала, как расквитаться.

Между тем отношения между гриффиндорцами и слизеринцами все более накалялись. В обеих командах поставили новых капитанов, и те готовы были круглые сутки пропадать на тренировках. И если Ральфа еще сдерживала необходимость готовиться к урокам, то у Генри таковой барьер отсутствовал напрочь. Он с первого курса считал, что ничто, кроме квиддича, в этой школе не имеет значения.

— Ты так замучаешь всех игроков, что они ни на что не будут годны, — раскритиковала однажды его действия Тиффани.

— Послушай, ты так хорошо разбираешься в квиддиче, да? – ухмыльнулся брат. – Поставить тебя вратарем?

Тиффани, которая боялась бладжеров и потому терпеть не могла квиддич, в ответ на это самым нелестным образом высказалась относительно его умственных способностей.