Рикошет

Удовлетворяю вполне естественное любопытство. Слышу, как он бормочет себе под нос, что-то вроде: «В прокуратуре и работать уже некому». Понимаю, что он имеет в виду. Сначала Валентина в интересном положении, теперь девица в короткой юбке. На языке вертится ответная колкость, но Киршин поднимает маленькие глазки, уголки рта ползут вверх, щеки раздвигаются в стороны:

— Шучу, шучу…

По-своему оценив шутку, спрашиваю официальным тоном:

— Почему вы решили вскрыть квартиру Стуковой?

Странно, но вопрос ему явно не нравится. Киршин обиженно хмыкает, и от этого огорченно колышется большой живот.

— Я не решал… решал Малецкий.

Наигранно удивляюсь:

— Да-а?.. Мне казалось, дверь ломали вы.

— Я ломал, но… — хмурится Киршин. — Малецкий пришел… Суетился. Говорит, умерла, наверное, старуха. Надо дверь взломать. Я взял топор и… Так что, я простой исполнитель. Идея-то Малецкого… Сильно тревожился он… Роман и при жизни старухи вокруг нее суетился… А тут совсем серый стал…

— Не вижу в этом ничего предосудительного, — замечаю я и жду реакции собеседника.

Ждать долго не приходится. В лице Киршина появляется угодливость, почтение, какая-то восторженность. Это изменение настолько застает врасплох, что я непонимающе таращусь на него.

Лицо Киршина вновь принимает сонное выражение, он вяло шевелит губами:

— Так Малецкий смотрел на старуху… Заботливый… Что ему было от нее нужно?.. Крутился вокруг. А она, этакая дама… Все свысока…

— Вы ничего не трогали в квартире?

— Увольте, — слабо морщится Киршин. — Там такой запах был… Мы и в комнату-то не заходили. Увидели из прихожей разгром да тело, прикрытое одеялом, сразу пошли звонить в милицию…

— Все вместе? — уточняю я.

— Элеонора побежала. Мы стояли, ждали…

— Малецкий ничего не брал из квартиры?

Киршин медленно качает головой:

— В тот раз нет. Наоборот… Какую-то бумажку в прихожей хотел оставить. Но, видно, меня испугался, забрал тут же…

— Что за бумажка? — подаюсь к нему.

— Уведомление на денежный перевод.

Опять этот перевод! Как он оказался у Малецкого? Почему, увидев убитую Стукову, Малецкий решил избавиться от него? Почему передумал? Зачем хранил? Не мог же он получить деньги по чужому переводу?.. А вдруг мог?!

Понимаю, что Киршин на эти вопросы вряд ли ответит, поэтому задаю вопрос полегче:

— Как вы можете охарактеризовать погибшую?

Киршин вяло приподнимает покатые плечи, секунду молчит, потом говорит:

— Я не особенно-то общался со Стуковой. Так, на лестнице столкнемся — поздороваемся… Простите но у меня такое ощущение, что Стуковой зря не интересовались работники ОБХСС… Еще та старушка была…

— Что вы хотите этим сказать? — настораживаюсь я.

Рука Киршина описывает в воздухе неопределенный полукруг:

— Ощущения…

Поскольку любые ощущения нуждаются в проверке, уточняю:

— А конкретнее? Какие ощущения? О чем идет речь?

— Нетрудовые доходы, — не очень охотно и столь же неуверенно буркает Киршин.

На чем основываются ощущения Гаргантюа из стройуправления, выяснить не удается, и, закончив составление протокола, я с ним прощаюсь.

8.

Снова заглядываю в ту же преподавательскую. Взлохмаченный рыжеволосый мужчина поглощен телефонным разговором:

— Так, так… Что она еще спрашивала?.. Да нет же, Элочка, я ведь тебе говорил…

— Извините, — прерываю его.

— Я же всем объявил, — зажав трубку ладонью, раздраженно бросает он. — Зачет будет в триста седьмой аудитории!

Принимая меня за одну из своих студенток-заочниц, Малецкий заблуждается. Спешу прояснить ситуацию:

— Передайте Элеоноре Борисовне привет… От следователя Приваловой. И напомните ей, что разглашать тайну следствия очень некрасиво.

Опешив, Малецкий забывает о моей просьбе и, бросив в трубку: «Перезвоню!», торопливо кладет ее ив рычаг. После этого пытается улыбнуться. Однако полные губы складываются лишь в неопределенную гримасу:

— А где же Валентина Васильевна?

Смотрю на него в упор и мило улыбаюсь:

— В декретном отпуске.

— А-а-а… — потирает подбородок Малецкий.

Выглядит он импозантно: высок, широк в плечах, белокож. Прямо викинг. Сыроват, правда, немного. Да и брюшко свешивается на ремень. Похоже, Элеонора Борисовна следит не только за собой. На ее муже свежая рубашка, отутюженный костюм; модный, со вкусом подобранный галстук. Впечатление портит испуганный взгляд…

— Значит, теперь вы ведете следствие?

Подтверждаю его догадку. Он долго и испытующе смотрит. Прямо-таки сверлит взглядом, наконец решается на вопрос:

— Вы тоже меня подозреваете?

— А вас, Роман Григорьевич, совесть терзает?

— Совесть меня не терзает! — вздрогнув, выкрикивает он. — Чистая у меня совесть! Стукову я не убивал!.. Я к ней, как к родной матери! Помогал все время! Кому только могло прийти в голову! Я всегда…

Малецкий кричит, но не так громко, чтобы можно было услышать за стенами преподавательской. Останавливаю:

— Когда вы видели Стукову в последний раз?

— Второго августа в двадцать часов тридцать минут, — выпаливает он.

— Похвальная точность.

— Что вы имеете в виду?! — негодует Малецкий. — Я запомнил время, так как смотрел на часы.

— Вот и говорю, похвальная точность, — мирно произношу я.