Ринг за колючей проволокой

Андрей бежал и думал: что за глупое занятие придумали эсэсовцы? Какой толк от этой бессмысленной беготни в новых ботинках? Никакого. Даже убыток: новые солдатские ботинки изнашиваются. Что ж, если сами немцы этого хотят, будем стараться портить новую обувь. Все-таки это легче, чем таскать тачку в каменоломне.

К полудню многие узники выбились из сил. Они еле передвигали ноги. На их спины градом сыпались удары. Устал и Андрей. Устал не от физической нагрузки. На тренировках в период подготовки к соревнованиям приходилось бегать больше. Устал от ботинок. Они из кожаных, казалось, стали свинцовыми. Ноги горели. Каждый шаг причинял боль.

— Шнель! Шнель!

Капо вытирает пот со лба и снова взмахивает тяжелой плеткой. Он бьет заключенных с азартом. Что руководит этим негодяем? Страх перед эсэсовцами, желание выслужиться ради спасения своей шкуры или просто тупой садизм, наслаждение своей властью над беззащитными людьми?

— Шнель! Шнель!

Несомненно, Черный Изверг был знаком с физической культурой, с принципом тренировок боксеров. Разница заключалась лишь в том, что упражнения с нагрузкой на мышцы ног спортсмены выполняли в мягких легких тапочках, а заключенные должны проделывать эти же упражнения в грубых неразношенных солдатских ботинках. Особенно подолгу выполнялись упражнения на ходу: подскоки, приседания, «гусиный шаг», хождение на носках. Эти упражнения выматывали последние силы у заключенных.

К вечеру, когда лучи заходящего солнца стали ослеплять глаза, Андрей начал сбиваться с ног, спотыкаться и, теряя чувство дистанции, наступать на пятки впереди идущего. Вездесущий Черный Изверг несколько раз ударил его плеткой.

Солнце слепило глаза, Андрей возненавидел и солнце. Чужое солнце, казалось, состояло на службе у гитлеровцев.

И когда, наконец, последовала команда отбоя, узники, сев на землю, начали торопливо сбрасывать проклятую обувь, Андрей тоже быстро расшнуровал ботинки. Ступни горели. Даже легкое прикосновение к ним вызывало острую боль.

— Ну вот, еще батальон гадов обули, — сумрачно сказал сосед справа, осторожно перебинтовывая кровяные мозоли на ступне.

Андрей поднял голову.

— Почему обули?

— Вот так, простейшим образом, — и сосед выругался. — Мы разносили новую обувку, а в ней гады пойдут топтать нашу землю…

Так вот оно в чем дело! Как он, Андрей, раньше не догадался? Эсэсовцы далеко не глупые люди, они все делают с умом и расчетом. А он, умник нашелся, считал фашистов глупцами, старательно прыгал в новых башмаках, «портил» ботинки! Да разве их за один день сносишь? Никогда. В них год можно топать, и все износу не будет…

Черный Изверг и его помощники вытирали тряпочкой пыль с обуви, аккуратно укладывали ее в ящики. У Андрея заныло сердце. Какой-то Фриц или Ганс наденет эти разношенные им ботинки и, вскинув автомат, пойдет по русской земле, убивая и грабя… А он, Бурзенко, — солдат, комсомолец, боксер — помог врагу…

Андрей прислонился спиной к забору. Неужели нет выхода из этого положения? Неужели он так и будет помогать фашистам? Проклятие! Андрей окинул взглядом товарищей по штрафной команде. Их понурые лица говорили о том, что каждый думал примерно то же самое.

— Дяденька, дяденька, — послышался знакомый детский голос.

Андрей повернулся. В небольшую щель смотрел рыжеволосый парнишка. Андрей узнал его. Улыбнулся.

— Тебе трудно? — спросил Васыком.

Андрей кивнул.

— Очень…

— Эх, ты! — Васыком предусмотрительно отскочил от забора и скривил губы. — Так тебе и надо! Такой большой и в плен попал!

Андрей молча отвернулся. Что он мог ответить?

Приближается время вечерней проверки. Штрафные команды возвращаются в лагерь. Идут колонны узников, возвращаются все, и живые и мертвые. Немцы любят точный счет. Мертвых, убитых охранниками или погибших при «несчастном случае», несут на руках изнуренные товарищи. У главных ворот лагеря — брамы — стоит комендант лагеря, а рядом его заместители. Они принимают вечерний парад. Оркестр из заключенных трубит фашистский марш.

Команды штрафников проходят одна за другой, четко отбивая шаг деревянными колодками. На лице каждого мученика подобие улыбки. Ни тени недомогания, ни намека на усталость. Слабым нет места на земле, слабым нет хлеба, слабых ждет крематорий. Андрей понял, каких усилий стоит эта бодрость смертельно усталым людям. Он тоже старается держаться бодро, а во всем теле какая-то пудовая тяжесть, кружится голова, тошнит. Сердце сжимается от боли. Неужели так и гибнуть без сопротивления, без борьбы, даже без намека на протест? Идут команды штрафников.

Дежурный офицер принимает рапорт: сколько человек выходило на штрафные работы, сколько убито. Время от времени он останавливает капо:

— Почему так мало?

Это относится к количеству убитых.

— Завтра будет в два раза больше, герр капитан! Я постараюсь! — вытянувшись по швам, обещает капо. И по спинам узников пробегают мурашки. И опять угроза смерти, словно тень, следует за командами штрафников. Она их преследует везде: ежедневно, ежечасно, ежеминутно…