Ринг за колючей проволокой

Бурзенко осторожно поставил Костю на пол.

Глава двадцать третья

В субботу, как обычно, Карл Кох в сопровождении помощника лагерфюрера Эриха Густа на штабной машине медленно объезжал всю территорию концлагеря, останавливаясь чуть ли не у каждого барака. Штандартенфюрер был не в духе. Последние известия с Восточного фронта омрачали его. Еще один город отдали большевикам…

От придирчивого взгляда коменданта не ускользала ни одна мелочь. Он проверял чистоту унитазов, заглядывал под нары, тыкал пальцем в оконные стекла, скоблил ногтем по обеденным столам. В сорок пятом блоке ему показалось, что пол недостаточно выскоблен. Кох влепил пощечину застывшему старосте блока, а штубенисту и санитару велел всыпать по двадцать пять палочных ударов.

У дверей двадцатого барака трудились несколько немецких заключенных из команды уборщиков лагеря. Они сооружали небольшую скамейку, чтоб в редкие минуты отдыха не сидеть на сырой земле.

Кох притормозил машину. Узники, оторопев, вытянулись по швам.

— Кто разрешил?

Подбежавший лагершютце отрапортовал:

— Староста лагеря, гepp полковник!

— Убрать!

— Яволь! — рявкнул полицейский и побежал выполнять распоряжение.

Кох поехал дальше. Он объезжал каждую улицу Большого лагеря, заходил в каждый барак, побывал в мастерских, прачечной, кухне, бане, осмотрел подсобное хозяйство.

На отдаленной поляне за Малым лагерем комендант остановил машину.

Группа уголовников под руководством Трумпфа вкапывала в землю толстые сосновые колья и между ними натягивала веревку.

— Что это?

— Ринг, гepp полковник, — торопливо объяснял помощник лагерфюрера. — Здесь в свободные часы немецкие криминальные заключенные будут бить русских политических.

Штандартенфюрер вылез из машины. Густ поспешил за ним.

Кох подошел к самодельному рингу, потрогал веревки. Усмехнулся. Фраза Густа «бить русских политических» ему явно понравилась. Он скользнул взглядом по рослым уголовникам, по их мощным бицепсам. Повернулся и молча зашагал к штабному «оппелю».

Трумпф вопросительно посмотрел на Густа. Тот махнул рукой:

— Продолжай.

Сегодня весь лагерь взбудоражен и гудит, как растревоженный улей. Рано утром с быстротою молнии все русские бараки облетела весть — на Восточном фронте немцы потерпели еще одно поражение! Разгромив фашистские танковые полчища в районе Курской дуги, Советская Армия перешла в новое наступление!

Андрей эту новость узнал еще ночью. Перед самым рассветом его растолкал Батыр. Он с вечера куда-то ушел и, вернувшись, разбудил земляка.

— Андрей, — зашептал он по-узбекски. — Наши наступают! Взяли Орел! Проснись, наши наступают!

Сна как не бывало. Андрей недоверчиво посмотрел на Каримова.

— Это ты перед боем меня ободряешь.

— Приемник не врет, — вспыхнул Батыр и сразу осекся. Потом быстро зашептал: — Это военная тайна. Но тебе доверяю. Понимаешь, наш радиоприемник! Мы слушали Москву, сообщение Советского Информбюро.

Андрей не верил своим ушам. Он обнял Каримова.

— Это правда?

— Клянусь Ферганой!

Бурзенко вскочил на ноги и хотел от радости закричать на весь барак: пусть все знают о нашей победе! Но Батыр успел шершавой ладонью закрыть рот товарища.

— Ложись, шайтан! У каждой стены есть уши предателя.

С утра, сразу же после завтрака, к Андрею приходили друзья, и каждый по-своему стремился ободрить и вдохновить. Гарри Миттельдорп принес новые брезентовые тапочки.

— Подарок тебе. От всех ребят по сапожной мастерской.

Костя Сапрыкин забежал на минутку и, чтоб никто не увидел, вытащил из-за пазухи выглаженные белые трусы.

— Почти новые. Выменял за три пайки хлеба.

А перед самым состязанием неожиданно появился лагерный полицейский и объявил:

— Номер сорок тысяч девятьсот двадцать два вызывается в ревир.

Товарищи переглянулись. Провал? Предательство?

— Надо идти, — Андрей встал и направился к выходу. Следом за ним двинулась группа советских военнопленных. Если потребуется помощь, друзья рядом.

В ревире Андрея встретили официально и проводили в кабинет Соколовского. Пельцер, дружески подмигнув, вышел из кабинета и остался караулить возле дверей.

— Да вы садитесь, садитесь. — Соколовский придвинул табуретку. — Сюда к столу.

Бурзенко сел на край табуретки.

Соколовский открыл шкаф и вытащил из-за различных склянок и баночек с лекарствами небольшую бутылочку, вылил из нее в стакан какую-то прозрачную жидкость.

— Нате, выпейте, — сказал врач, — это даст вам силу.

— Простите, доктор, — Андрей, встав с табуретки, старался говорить как можно мягче, — но я не употребляю допингов. Мне возбудитель не нужен.

— Это не возбудитель, нет, нет! — Соколовский замотал головой. — Это сахар. Самый настоящий сахар. Сто граммов сахара и столько же воды.

— Сахар?! — удивился Андрей. Как давно он не произносил это слово! Он, кажется, забыл, как оно звучит.

— Да, сахар, — в карих глазах Соколовского светилась доброта и забота. — Мой немецкий коллега вчера выменял у охранников на мой портсигар. Пейте! Мы желаем вам только победы.

Андрею вспомнилось, как дома, в Ташкенте, перед каждым боем он выпивал стакан прохладного ароматного виноградного сока.