Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни

Обычные люди не столь желчны, как «интеллектуалы» и бюрократы, – зависть не путешествует далеко и не перешагивает через социальные классы. Зависть исходит не от бедняков, думающих, как им улучшить свое материальное положение, а от канцелярского класса. Судя по всему, на доводы Пикетти купились именно университетские профессора (которым уже ничто не грозит) и люди со стабильным доходом, будь то зарплата чиновника или ученого. Беседуя с ними, я понял, что желанием избавить богачей от имущества горят те, кто оказался наверху не по праву (и сравнивается с более богатыми). С коммунистическими движениями всегда одно и то же: первыми революционные теории часто перенимают буржуа и конторские работники. Классовая зависть начинается не с дальнобойщика из Южной Алабамы, а с Нью-Йорка или Вашингтона, с ИНИ, окончившего университет Лиги плюща (вроде Пола Кругмана и Джозефа Стиглица), уверенного, что он «имеет право», и огорченного тем, что кто-то «не такой умный» богаче его.

Аристотель в «Риторике» пишет, что зависть – чувство, которое вы скорее встретите среди себе подобных, иначе говоря, представитель низшего класса с большей вероятностью завидует другому представителю низшего класса или среднего класса, но не богачу. Поговорка «нет пророка в своем отечестве» берет начало в одном из пассажей «Риторики» (фразу ошибочно приписывают Иисусу). Сам Аристотель основывался на Гесиоде: «Сапожник завидует сапожнику, каменщик – каменщику». Позднее Жан де Лабрюйер писал, что зависть обнаруживается среди людей одной профессии, таланта и положения[78].

Вряд ли Пикетти удосужился спросить французов-пролетариев, чего они хотят, как это сделала Мишель Ламонт (мы о ней упоминали). Я уверен, что они попросили бы пива получше, новую машину для мытья посуды и еще – чтобы электрички ходили побыстрее; им бы и в голову не пришло отнимать имущество у неизвестных им богатых бизнесменов. Впрочем, можно упирать на то, что обогащение равняется краже, как это делали перед Французской революцией; тогда синие воротнички вновь могут захотеть кого-нибудь обезглавить[79].

Неравенство, богатство и вертикальная социализация

Если интеллектуалы чрезмерно переживают из-за неравенства, то потому, что часто воспринимают себя как часть иерархии – и думают, что все остальные такие же. Хуже того, это болезнь: в «конкурентоспособных» университетах дискуссии всегда вертятся вокруг иерархии. В реальном мире большинство так часто о ней не думает[80].

В более пасторальном прошлом зависть чаще была под контролем: богачи не столь уж сильно выставляли достаток напоказ. Им не нужно было нагонять других богачей и вообще с ними соревноваться. Богач почти все время жил в одном регионе в окружении зависимых людей вроде управляющего имением. Если не считать редкие вылазки в города, общественная жизнь была в основном вертикальной. Дети богачей играли с детьми прислуги.

Социализация внутри социальных классов происходила в городской, коммерческой среде. Со временем, в эпоху индустриализации, богатые стали переезжать в города или пригороды, поближе к таким же, как они, – но не совсем таким же. В итоге богачам понадобилось соревноваться друг с другом в своеобразном беге на месте.

Когда богач изолирован от вертикальной социализации с бедняком, бедняк превращается в теоретическую концепцию, сноску в учебнике, не более. Как я упоминал в предыдущей главе, мне еще не приходилось видеть bien pensant[81] кембриджского дона, тусящего с пакистанскими таксистами и поднимающего тяжести с теми, кто говорит на кокни. «Интеллектуалам» кажется, что рассуждать о бедняке как о концепции (ими же и придуманной) нормально. Так они убеждают себя, что знают, что лучше для бедных людей.

Эмпатия и человеколюбие

Вспомним о проблеме масштабирования и о том, что этические правила не универсальны: они меняются в зависимости от того, является ли человек «швейцарцем», посторонним, или нет.

То же самое относится к эмпатии (противоположность зависти). Как можно видеть, люди чаще завидуют представителям своего же класса. Высший класс традиционно спасал членов разорившихся семей, делая их «стюардами» или dames de compagnie[82]. Подобная защита «своих» функционирует как страховка, работает для ограниченного количества людей и не может распространяться на всех: вы позаботитесь о моем потомстве, если оно разорится; я позабочусь о вашем.

Данные-шманные