Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни

В теории вероятностей непостоянство и время – одно и то же. Идея хрупкости позволила формализовать концепцию, согласно которой единственным справедливым судьей всего на свете является время. Под «всем на свете» я имею в виду идеи, людей, интеллектуальную продукцию, модели машин, научные теории, книги и так далее. Вы не обведете Линди вокруг пальца: книги типа тех, которые пишут выскочки-колумнисты The New York Times, могут обрести популярность на момент публикации (благодаря пиару или спонтанно), но их выживаемость в пятилетней перспективе меньше, чем у больных раком поджелудочной железы.

Какой эксперт «настоящий»?

По сути, Линди отвечает на старые как мир метавопросы. Кто оценит эксперта? Кто сторожит сторожей? (Quis custodiet ipsos custodes?) Кто судит судей? Выживание – кто ж еще.

Время работает через шкуру на кону. То, что выжило, ex post[83] указывает нам на то, что обладает некоторой неуязвимостью, – при условии, что оно подвергалось вредоносному воздействию. Потому что без шкуры на кону – в форме взаимодействия с реальностью – механизм хрупкости сбоит: явления могут какое-то время и в каком-то масштабе выживать беспричинно, а потом вдруг разрушаться, нанося жуткий сопутствующий ущерб.

И еще кое-что (тем, кто заинтересовался темой, скажу, что эффект Линди подробно рассмотрен в моей книге «Антихрупкость»). Вещи меняются во времени двумя способами. Первый – старение и склонность к порче: вещи гибнут, потому что в них встроены биологические часы, то, что мы называем дряхлением. Второй – риск, вероятность происшествий. В физическом мире мы сталкиваемся с сочетанием того и другого: если вы стары и немощны, происшествия сказываются на вас хуже. Это не обязательно внешние происшествия – падение с лестницы, нападение медведя; они могут быть и внутренними: случайный сбой в работе органов вашего тела или системы кровообращения. И вместе с тем у животных, которые на деле не стареют, скажем у черепах и крокодилов, ожидаемая продолжительность жизни долгое время остается константой. Двадцатилетний крокодил может прожить в среднем еще около сорока лет (из-за опасностей среды), но и сорокалетний может прожить примерно столько же.

Далее мы будем писать «линдиустойчиво», «со свойством Линди» или «совместимо с Линди» (это всё синонимы), чтобы показать, что явление принадлежит к классу явлений, у которых имеется следующее доказанное свойство:

Явление со свойствами Линди стареет наоборот, то есть его ожидаемая продолжительность жизни со временем удлиняется – при условии, что явление выживает.

Свойством Линди обладает только то, что неразрушимо. Подверженные Линди идеи, книги, технологии, процедуры, институции и политические системы в действительности не стареют и не уничтожаются. Да, физический экземпляр «Войны и мира» стареет (особенно когда издатель выбирает более дешевые материалы, чтобы сэкономить 20 центов на книге стоимостью 50 долларов) – но не сама книга как идея.

Заметим, что благодаря Линди ни один эксперт не является окончательной инстанцией – и нам не нужны метаэксперты, оценивающие компетентность экспертов рангом пониже. Мы решаем проблему «черепах до самого низа»[84]. Хрупкость – эксперт из-за времени и выживаемости.

Эффект Линди эффекта Линди

Концепция эффекта Линди сама по себе линдиустойчива. Философ-досократик Периандр Коринфский больше 2500 лет назад писал: «Используй древние законы, но ешь свежую пищу».

Аналогично испанский король Альфонсо Х по прозванию El Sabio, Мудрый, изрек максиму: «Жги старые дрова. Пей старое вино. Читай старые книги. Береги старых друзей».

Проницательный и, по счастью, не входящий в ученое сообщество историк Том Холланд как-то написал: «В римлянах меня более всего восхищает то, с каким презрением они могли относиться к культу юности». И еще: «Римляне оценивали свою политическую систему не по тому, насколько она осмысленна, а по тому, работает она или нет», – вот почему, посвятив эту книгу Рону Полу, я назвал его римлянином среди греков.

Нужен ли нам оценщик?

Как я упоминал в третьей части пролога, на протяжении почти всей моей (типа) академической карьеры я работал на четверть ставки. Четверти вполне хватает, чтобы было куда пойти, особенно когда в Нью-Йорке дождливо, не погружаясь в эмоциональную жизнь коллектива и не теряя интеллектуальной независимости из страха пропустить вечеринку или поглощать пищу в одиночестве. Но как-то раз глава факультета (ныне «в отставке») предостерег меня: «Как бизнесмена и писателя вас оценивают другие бизнесмены и писатели, и точно так же здесь вас как ученого оценивают другие ученые. Жизнь – это оценка коллегами».