Рисунки на песке

— Товарищи! Вот мы сегодня празднуем ваши награды. А знаете ли, как непросто было комитету разобраться во всем этом хозяйстве? Сколько представленных, сколько просмотров, обсуждений, споров! Вот напротив меня сидит человек, в чьи обязанности и полномочия входит всем этим заниматься и решать эти сложные задачи, — председатель комитета по Ленинским и Государственным премиям, наш выдающийся советский поэт Николай Семенович Тихонов. Давайте, товарищи, провозгласим за него здравицу! Это он, отрываясь от письменного стола, скрываясь от своей музы, отдал столько сил, чтобы разобраться, рассудить, решить в вашу, товарищи, пользу! Он, можно сказать, человек, по праву занимающий свое место! Человек на своем месте!

Смеляков не выдерживает:

— За своего человека на своем месте! — И опрокинул в рот нарзан, как стопаря махнул.

Рассмеялись. Кто как, по-разному. Кто понял смысл, кто по-своему истолковал. Дальше уже и лауреаты стали благодарить партию, правительство, комитет. Каждый должен был что-нибудь сказать персонально. Ну, думаю, дойдет ведь очередь и до меня. Что делать? Уже слушаю вполуха, думаю только, как выпутаться, чтобы потом перед собой стыдно не было. Дошла очередь. Все смотрят. Я:

— Мне очень приятно, радостно, что наша скромная работа получила столь высокую оценку. Но мы, актеры (мимика), не умеем говорить от себя, мы привыкли говорить чужими словами… (Мимика, смех.) Я (глядя на Тихонова и Смелякова) очень люблю стихи (одобрение за столом). Поэтому, если позволите, я выражу переполняющие меня чувства моими любимыми стихами (бурное одобрение).

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архивов,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача… —

читаю и вижу, как одобрительно кивают Шауро и Фурцева, как, хитро прищурившись, глядит на меня Ярослав Смеляков, как багровеет шея Тихонова. Под сводами Кремля, в 1967 году, всего через семь лет после смерти поэта, звучат строки Бориса Пастернака:

…ни единой долькой
Не отступиться от лица,
Но быть живым, живым, и только.
Живым, и только — до конца.

Аплодируют. Хвалят стихи.

— Чьи это? — спрашивает латышский эстонец Бруно Оя, получивший Госпремию за литовский фильм. Не успеваю ответить.

— Ну что ж, товарищи, — поспешает В. С. Розов среднерусской своей скороговорочкой, — уже время, время! Спасибо вам за все, но пора и честь знать. Миша, Олег, у вас же сегодня спектакль — «Обыкновенная история». Надо в такой день не ударить в грязь лицом…

Все:

— Надо, надо…

Быстро прощаемся. И уже в лифте Розов — мне:

— Ну, Миша, рисковый вы тип. Узнай они, чьи стихи… Ай-ай-ай! Ведь за это по головке не погладят!

Выделенная нам шауровская «Чайка» доставляет нас в «Современник». «Обыкновенная история»…

Галя Волчек потом рассказала, что Смеляков, выйдя из кремлевского туалета, шепнул ей:

— Галина! Там духи дорогие, «Красная Москва», стоят. В женском, наверное, тоже есть. Пойди возьми, — ничего врагу не оставим…

Союзный пенсионер в «Современнике»

Трилогия о трех поколениях русских революционеров игралась нами вплоть до 1970 года, когда Ефремов ушел из «Современника» во МХАТ. Я оставил театр за год до шефа. Когда уходишь, естественно, расстаешься с ролями, и есть среди них такие, которые продолжают жить в тебе спустя годы, даже снятся по ночам; ты их играешь вновь в причудливых обстоятельствах, рожденных сновидениями. Так бесчисленное количество раз я снова был Гамлетом…

Однажды в Ливадийской больнице Ялты, куда я попал с острым приступом радикулита, я видел рельефный сон, как почему-то готовлюсь играть Гамлета в Театре на Таганке у Ю. П. Любимова. Там «Гамлет» шел в пастернаковском переводе, я же играл роль в переводе М. Лозинского. Это во-первых. Во-вторых, как с одной репетиции войти в чужой спектакль со знаменитым крутящимся занавесом и характернейшими любимовскими мизансценами? А главное, как заменить незаменимого Володю Высоцкого?.. Интересно, что обо всем этом я успевал подумать во сне. Сюжет его мчался обрывками и мельканиями лиц: Любимова, вводящего меня в спектакль, Вени Смехова, Лени Филатова, Аллы Демидовой и кончился в какой-то светлой столовой или в ресторане, где было много людей и среди них сам Володя.