Рисунки на песке

Я узнал, что Павел Борисович должен приехать в Москву для переговоров с режиссером Константином Воиновым, который начинал картину «Певица» по сценарию Эдварда Радзинского. Фильм был многосерийный, телевизионный, и если бы Луспекаев подписал контракт, то надолго оказался связанным обязательствами, и тогда не видать его нам как своих ушей. Медлить было нельзя. Нужно было перехватить Луспекаева до его встречи с Воиновым. Вся надежда была на роман, на то, что Луспекаев загорится ролью, почувствует свою тему. Разведав, что актер остановился в гостинице «Украина», я позвонил.

— Слушаю вас, — ответил низкий хрипловатый голос.

— Павел Борисович, с вами говорит Миша Козаков, если вы меня помните, — робко начал я.

— Ты что, офонарел! Привет! — загремело в телефонной трубке. — Я тут в Москве на одну картиночку приехал. Там Татьяна Доронина будет главную роль играть, ну, видать, и вспомнила старого партнера. Как в театре? Что играешь? Я ведь болел… А, знаешь. Ну-ну… А потом в «Белом солнце»… Тоже знаешь? В общем, что ты сейчас делаешь? Тоня, лапочка (это уже к ассистентке с «Мосфильма», находившейся в номере), нам когда надо быть на студии? В час дня? Ну что ж, прекрасно. Михаил, сейчас полдесятого, давай сейчас же ко мне. Кстати, в десять магазин уже откроется, позавтракаем вместе. Не возражаешь?

— Да нет, что ты. Я ведь тебе прекрасный сценарий привезу по роману «Вся королевская рать», там главная роль для тебя… Вилли Старка помнишь? — Я замер в ожидании реакции.

— Да черт с ней, с ролью. Ты сам подваливай…

— Подожди, ты знаешь роман, о котором я говорю? — допытывался я.

— Ничего не знаю. Приезжай и поговорим! Не забудь, в десять уже все открыто… У тебя деньги есть? А то я сейчас богатый. Правда-правда! Я тебе тут же верну. Слышишь?

— Павел Борисович, все в порядке. В пол-одиннадцатого я у тебя.

Так, соображал я, надо захватить и сценарий, и роман на всякий случай. Видать, он ничего не читал. А главное, до того, как он встретится с Воиновым, увлечь его ролью. Ровно в десять тридцать я был у него в номере. Сели завтракать. Луспекаев был оживлен, шутил, смеялся. Все-таки мне удалось прорваться к нему с деловым разговором.

— Паша, я не буду рассказывать тебе о романе, ты его прочтешь и, не сомневаюсь, оценишь. Но хоть послушай, я прочту тебе несколько сцен!

— Ну зачем же, я вечером сам прочту. Ты мне лучше расскажи, как там Ефремов Олежка?

— Олежка как Олежка. Ну, Паша, послушай сейчас. Ведь ты поедешь на «Мосфильм» и подпишешь договор на «Певицу», а после жалеть будешь.

— Михаил Михайлович, что вы такое говорите? — запротестовала ассистентка Тоня. — Павел Борисович обязательно будет у нас сниматься.

Я уже начинал нервничать и злиться, когда Луспекаев сказал:

— Ну читай, хрен с тобой! Какой ты настырный…

Читал я ему те сцены Хозяина, которые должны были, по моему мнению, поразить Луспекаева абсолютным попаданием в его тему — актерскую и человеческую. И не ошибся. Он слушал вначале рассеянно, потом насторожился, удивился, а затем начал бурно реагировать:

— Черт! Ну прямо для меня! А? Тоня, девочка, лапочка, ведь здорово, а? Ха!

— Нет, ты послушай сцену с женой, — я продолжал обрабатывать актера, понимая, что он почти готов…

Минут через двадцать он сказал:

— Стоп! Все. Я это играю.

— Павел Борисович, вы же у нас согласились. Ведь Константин Наумович вас без пробы утвердил, — взмолилась бедная Тоня.

— А совместить нельзя?

— Нет, Паша, нельзя. У тебя три серии из кадра в кадр, — жестко сказал я. — Да и ни к чему совмещать Радзинского с Пен Уорреном.

Так началась наша работа над ролью, началось мое с ним общение, началась наша дружба. А через несколько месяцев всему этому суждено было оборваться. Навсегда.

Каким мне удалось узнать его незадолго? Узнать, запомнить и полюбить? Луспекаев был одним из самых уважаемых и любимых актеров в профессиональной среде. Именно в профессиональной, так как фильм «Белое солнце пустыни», принесший ему всенародную популярность, еще не вышел на экраны, а до этого его кинороли были немногочисленны и не очень велики. В мире кино бытовало странное мнение, что широкий театральный почерк Луспекаева не очень годится для современного кинематографа, и многие-многие роли Луспекаева доставались другим актерам. Телевизионные же его работы — Ноздрев в «Мертвых душах» и Кожемякин в горьковской «Жизни Матвея Кожемякина» — прошли по Центральному телевидению, к сожалению, всего по одному разу. Кто не успел — тот опоздал…

Театральная публика, знавшая Луспекаева по работам в БДТ им. М. Горького, его любила, в Ленинграде он вообще был почти героем, но в век кино и телевидения театр погоды не делает. О Луспекаеве не слишком много писали, во всяком случае, не столько и не так, как заслуживал его мощный талант. Да и умер он не в тех актерских чинах, которые ему по советской табели о рангах полагались… Я убежден, что все это — всего лишь стечение обстоятельств, но, увы, из песни слова не выкинешь.