Рисунки на песке

Наконец сыграли премьеру. Уже на первом спектакле после антракта обнаружилось, что второй акт будет досматривать только две трети публики. В конце спектакля я не успевал договорить финальную реплику от Автора, не успевал еще зажечься свет в зрительном зале, как основная часть оставшихся страстотерпцев устремлялась к выходу. И, как всегда бывает в каждом театре, небольшая, но очень активная группа почитателей демонстративно скандировала, пытаясь завести не успевшую сбежать в темноте оставшуюся часть публики на скандеж. В воздухе густо запахло провалом. «Прогрессивная» пресса вяло похваливала спектакль, пока наконец статья Анатолия Смелянского в журнале «Театр», довольно резкая, но справедливая, не расставила все по своим местам. Читая ее, некоторые актеры с удивлением говорили: «А ведь Козаков все это твердил еще два года назад!» К тому времени я уже ушел из театра. Вместо меня ввели другого исполнителя, и в какой-то рецензии проскочило, что теперь наконец в спектакле все идет как надо. Вскоре спектакль «Дорога» был снят с репертуара.

Последние постановки Эфроса на Малой Бронной мне не нравились, а на Таганке я не видел ни одного его спектакля.

Я ушел от него в 1980 году и никогда об этом не пожалел, ни одной минуты, как бы сложно ни складывалась моя дальнейшая жизнь. Нет, ни одной минуты. И хотя Эфрос на пятидесятилетнем юбилее Левы Дурова сказал мне:

— Миша, возвращайся в театр. Мы и тебе сделаем такой же юбилей.

Сказал как бы шутя, но с весьма серьезной подоплекой, — я не только и секунды не подумал о возвращении, но тоже, как бы шутя, ответил, что юбилей длится один вечер, а расплачиваться за него приходится каждодневными буднями в течение многих лет.

Девять лет — не шутка. Были дни, недели, месяцы, даже годы радостей от совместной работы — «Дон-Жуан», «Женитьба», репетиции «Месяца в деревне», но были и чудовищные взаимные обиды во время работы над спектаклем «Дорога».

Я по сей день за многое ему благодарен. Беда в том, что, как мне кажется, он никому и ни за что не хотел быть благодарным. Анатолий Васильевич не только не умел дружить с актерами (со своими он вообще считал это принципиально неверным), но даже не считал нужным просто сохранять с ними товарищеские и справедливые отношения. Чем же это закончилось?

И все-таки, несмотря на наши сложные и даже болезненные отношения, я убежден, что жизнь Анатолия Васильевича — своего рода подвиг. Она была очень плодотворной и очень драматичной. Эфрос первым из наших режиссеров обратился к поискам нравственности в нашей безбожной жизни. Именно это тогда сближало меня с ним и манило к нему. Теперь, когда прошли годы, я должен сказать, что очень многому научился у Эфроса и как актер, и как режиссер. В человеческой памяти хорошее безусловно должно быть превыше дурного, и самые светлые минуты нашего общения навсегда остались в моей памяти.

Старший друг Виктор Некрасов

…С Виктором Платоновичем Некрасовым я встретился в Париже, попав туда туристом в 1975 году. Когда в телефонной трубке услышал по-русски: «Алло!» — именно по-русски: «Алло!» — забилось сердце. Пока я ждал встречи у входа в отель на рю де Моску (договорились, что Некрасов сам туда приедет, чтобы я чего-нибудь не перепутал в незнакомом городе), от волнения меня даже подташнивало. Мы не виделись несколько лет, а дружили годы.

Он поддерживал меня в моих актерских поисках, критиковал, ругал, снова поддерживал. Не забуду его коротенькое, но столь дорогое для меня письмо из Киева, в котором он похвалил за «Всю королевскую рать». Последний раз в Союзе я видел его у себя дома на улице Гиляровского. В Киеве его травили. Унизили обыском. Словом, создали невыносимые условия существования. Он приехал в Москву, и оттуда его стали выпирать в Киев, ссылаясь на отсутствие прописки. Маму, которую Вика нежно любил, он к этому времени уже похоронил и на старости лет женился. Во время этой московской побывки долго бродил по улицам со своим давним другом Геной Шпаликовым, ведя грустные разговоры «за жизнь». И Генка, и Вика, оба были оптимисты и выпивохи — так что, если уж они загрустили, дела действительно были неважнецкие.

Некрасов написал тогда статью под названием «Кому это нужно?», в которой задавал властям вопрос: кому выгодно доводить людей до такого состояния, чтобы они были вынуждены покидать Родину? Приводил примеры: Иосиф Бродский, другие. Разумеется, он не был столь наивен, чтобы отнести статью в «Известия» или в «Советскую культуру» (ее бы там просто не напечатали), и, уже доведенный киевской травлей до ручки, передал статью на Запад. Так что когда я спустился встретить его и Галю, то следом за такси, на котором они прибыли, увидел «хвост». Две «Волги», нимало не скрываясь, остановились у моего дома. Мы поднялись. Сидели целый вечер. Говорили. Вика рассказывал про обыск, про Киев, про то, как зашел в Москве к жене Солженицына как раз в тот момент, когда выдворенный классик звонил ей из-за кордона. В своем стиле поиронизировал: