Рисунки на песке

Во МХАТе автора толковали как румынского Чехова, в понимании МХАТа 40–50-х годов. Медленные ритмы, паузы, все чересчур всерьез. И хотя школьного учителя астрономии Марина Миррою играл изумительный актер Юрий Эрнестович Кольцов, а старую деву, училку — не зря прославленная Пастернаком — Анастасия Платоновна Зуева, пьеса замирала и делалась несмешной и малоподвижной, пьеса глупела на глазах. Она не выдерживала мхатовской перегруженности. Да и Юрий Эрнестович стеснялся играть в своем почтенном возрасте любовь к молодой бухарестской моднице — ее играла моя сокурсница Рая Максимова, лет на двадцать пять моложе Кольцова. И старая дева, училка, мадемуазель Куку была чрезмерно стара, настолько стара, что дева она или не дева не имело никакого смысла. В Большом драматическом театре роль мадемуазель Куку и вовсе игралась гротесково актером-мужчиной Евгением Лебедевым. Ни в одном из театров не поняли ни жанра пьесы, ни особого, почти шоломалейхемского юмора Михаила Себастьяну. Надо сказать, что его не понимал и мой кинооператор Гога Рерберг, блестяще снявший нашу ленту.

Он даже снял свою фамилию из титров картины, настолько ему не нравилось то, что я делаю. Рерберг полагал, что я сошел с ума. Когда Григорий Моисеевич Лямпе — Удря рассказывает Моне — Анастасии Вертинской о своей симфонии — «аллегро, анданте, скерцо и снова аллегро» — и, взъерошив свои седые волосы, вдохновенно поет куски их симфонии, а Мона танцует, как бы услышав эту музыку, Гоша Рерберг, оторвавшись от глазка кинокамеры, вслух сказал: «Какой-то сумасшедший дом! Бред! Миша, ты сам-то в своем уме?» Гоше не нравилось всё: и выбор артистов, Вертинская, я в роли Грига в особенности, и стиль игры, предложенный мной, и несерьезность музыки Эдисона Денисова. Но я навсегда благодарен великому оператору Георгию Ивановичу Рербергу за то, как, преодолев свое неприятие, он снял эту картину. Я был дебютантом в кино. Рерберг — прославленный мэтр, уже снявший ряд шедевров: «Дворянское гнездо» — с Андроном Кончаловским, «Зеркало» — с Андреем Тарковским. Мне стоило немалых трудов добиваться своего понимания жанра. Но, слава богу, я был не одинок. И Анастасия Вертинская, и Светлана Крючкова, и Игорь Костолевский, подсказанный мне Лямпе на эту роль, и сам Григорий Моисеевич хорошо понимали, куда я клоню. В моих союзниках оказался и второй оператор — Владимир Иванов. Рерберг, поставив свет, иногда доверял ему снимать. Все это вместе взятое позволило довести картину до желаемого конца. Но особенно мне помогла вера в себя, дружеская поддержка сердечного друга Гриши. Когда я в последний момент сам стал играть Грига и вынужден был сыграть сразу кульминацию роли, где мой герой дает пощечину Моне — Вертинской, причем пощечина эта была абсолютной импровизацией, актриса ничего не подозревала, один Григорий Моисеевич похвалил мою игру. Ни Анастасия Александровна, ни Игорь Костолевский, не говоря уже о Георгии Ивановиче Рерберге, ничего не поняли. А главное, что в тот момент не приняли моей трактовки роли и сцены. А Гриша понял. О! — это дорогого стоит. Ведь я отчаянно волновался. Еще бы! Решение играть роль было принято всего за день до съемки этого важнейшего эпизода. И я из режиссера превратился в партнера. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Актеры, ведомые мною, как режиссером, актеры, склонному к тому же к диктатуре, смотрят теперь на меня всего лишь как на партнера, причем партнера-конкурента, потому поддержка Гриши оказалась в тот момент жизненно необходимой актеру Козакову.

А потом была премьера телефильма в московском Доме кино. Телевизионное начальство картину с бурчанием приняло, предварительно подсчитав количество еврейских фамилий в титрах. Их оказалось в меру. Костолевский проходил за русского. Я — полуеврей тоже. Про Михаила Себастьяну они, как и я, в том момент, слава богу, не знали. Михаил Светин и Илья Рудберг играли эпизодические роли. Вот, правда, художник — Марк Каплан. Зато оператор — Владимир Иванов и композитор — Эдисон Денисов вносили необходимое равновесие. Позже я случайно узнал, что и Эдик Денисов хромал на пятый пункт. Итак, была нешумная премьера в Доме кино. Отнюдь не переполненный зал — картина-то телевизионная! Ничем не прославленный режиссер, дебютант. Никто не брал в расчет моих телеспектаклей. А то, что я был одним из режиссеров телевизионного фильма «Вся королевская рать», никто не ведал. В конце, правда, похлопали, да и смеялись в нужных местах.