Рисунки на песке

Нас было семь.
Мы обалдели там совсем.
На дню три раза наши роли и ролики крутили там
И обольщали местных дам. (Один из нас не без успеха.)
Ребята, я приврал — для смеха.
Ну, в общем, мы во всей красе
Предстали на норильской сцене,
Чтоб показать нам, как нас ценят
Газета местная дала анонс о нашем появленье.
Его вместить в стихотворенье мне не дано —
Размер не тот. Над рифмой буду думать год.
Ну, словом, соловей о розе — не про меня.
Читайте в прозе:
«Заполярная правда», число такое-то, год 86-й —
«К приезду артистов театра на Малой Бронной.
Майор Томин и другие».
Да, одолжили нам норильчане таким заглавием.
Броневой, поникнув гордой головой.
Был не на шутку опечален: мгновения летят отчаянно,
И популярности дымок почти исчез.
Теперь «знаток» в народе больше знаменит.
Его звезда взошла в зенит.
Мюллер Томину вскричал: «Что за чертовщина!
Ты любимец норильчан, объясни причину.
Младший чин, милиционер». Улыбнулся тезка:
«Я советский офицер — в этом вся загвоздка».
Леонида Леонид огорчил признаньем.
«У него ж еврейский вид! Что за наказанье?!»
Леонида Леонид превзошел успехом.
«Он же вылитый семит! Это ль не помеха?!
Он — не гой! И я — не гой! Киевские оба…»
Не простит папаша Мюллер Томину до гроба.
И пока путевки срок отбывал в Пицунде,
Броневой забыть не мог униженья в тундре.
Он вспоминал, как там играли
Мы наш концерт три раза в день,
Как акции его упали, и как его там обсчитали,
За три концерта недодали,
Как мы не спали, как устали,
И становился мрачен он.
И сон — не в сон.
И жизнь — не в жизнь
Была в Пицунде, лишь
Он вспомнит северный Париж.

Так я пытался описать в стишках действительно произошедшее. Кстати, Григорий Моисеевич Лямпе тоже был в числе этих семи сосланных на коммерческие гастроли в город, построенный на костях узников ГУЛАГа. И мы с моим другом Гришей, другом сердечным, там и на сцене поиграли, и водочки попили, и о делах потолковали.