Рисунки на песке

Эту пьесу Евгения Шварца принесла в театр Маргарита Микаэлян, чье имя и стоит на афише спектакля. Но сделал этот спектакль Олег Ефремов. Разве забыть упоительные репетиции и днем и ночью в концертном зале «Советской», этот разгул фантазии — в первую очередь Олега, — когда, например, репетируя проход генерала, он требовал, чтобы широкое зеркало сцены актер промахивал бы тремя шагами!

— Олег! Как это можно?! — кричал Юра Горохов.

— Как? Вот так!! — Вылетал Ефремов на сцену и каким-то чудом, действительно в три шага, откинув худое туловище назад, выбрасывая длинные жерди ног, пролетал из одной кулисы в другую. А потом, маршируя, появлялись фрейлины в белых трико и — хором:

Дух военный не ослаб!
Ум-па-ра-па-па!
Нет солдат сильнее баб!
Ум-па-па-ра-па-па!

Сколько озорной выдумки, замечательного хулиганства, на которое Олег был способен тогда, возникало в шварцевском, в нашем, в современниковском спектакле. Всех, кто участвовал в этой работе, хочется вспомнить с благодарностью, и прежде всего — художника Валю Доррера. Стихи, какие-никакие, но опять же звучавшие легко, весело, освобожденно, написал Михаил Аркадьевич Светлов. Музыку сочинил молодой и веселый в ту пору Эдик Колмановский.

Как забыть премьеру в первые наши ленинградские гастроли весной шестидесятого года? Во Дворце культуры Первой пятилетки, что называется, весь Ленинград: Н. Акимов, Г. Козинцев, Н. Дудинская, К. Сергеев, Г. Товстоногов… Не было только дяди Жени Шварца… Бурлескный спектакль, сродни «Турандот», где каждая, даже крохотная ролька была сыграна с блеском, прошел на ура. За всю жизнь у меня не наберется и шести-семи спектаклей с моим участием, которые были бы приняты с таким шумным — поистине триумфальным — успехом. Если правда, что человечество, смеясь, расстается со своим прошлым, то здесь оно расставалось со сталинским прошлым, хохоча, чтобы не сказать — гогоча. Аплодировали чуть ли не через каждую реплику, все рождало отклик в зале: и Король — Евстигнеев, и «честный старик» — Кваша, Первый министр его величества, загримированный под дедушку Калинина, и извивающийся Министр нежных чувств — Сергачев, который каждый раз импровизировал очень к месту какие-нибудь куплетики: «Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке страшно!» Была прелестна в роли Принцессы Нина Дорошина. И все мы, игравшие даже относительно небольшие роли, были счастливы участием в этом поразительном празднике, подаренном нам нашим Олегом. Успех «Голого короля» был столь оглушителен, что донесся до Москвы, и, когда через две недели мы туда вернулись, билеты оказались распроданы не только на «Короля», но и на все старые спектакли, которые до этого не делали аншлагов. С 5 апреля 1960 года и по сей день «Современник» не знает пустых мест в зале, и сделал это «Голый король», сыгранный в Ленинграде 24 марта того же года.

Одно из насилий, которое Ефремов, как мне кажется, совершил над собой, — то, как он распорядился, расправился с собственным чувством юмора, отпущенным ему с избытком. Природа смешного, стихия комического были присущи ему и как выдающемуся актеру, и как режиссеру-комедиографу. Те, кто видел его актерские работы прежних лет — Лямина в володинском «Назначении», Винченцо в «Никто» Э. де Филиппо, доктора Айболита в кинофильме Ролана Быкова, — те, кому довелось присутствовать на репетициях «Голого короля» Е. Шварца, «Третьего желания» В. Блажека, никогда не смогут принять скучного Ефремова. А те, кто моложе или почему-то не видели тогдашнего Олега, блещущего юмором, пусть поверят мне на слово. Я думаю, я уверен: он погубил в себе самое дорогое, что было в его природе, — трагикомическое начало дарования, редчайшее свойство художника. Как это случилось? Не пойму. Наверное, ценил в себе другие качества.

Спектакль «Голый король» был первым настоящим триумфом моего сокурсника Жени Евстигнеева. Он пришел к нам уже на второй курс законченным профессионалом. До этого, после окончания Горьковского театрального училища, служил актером во Владимире. Приехал в Москву в костюме с ватными плечами и широченными брюками — костюм ему справила в Горьком мать по всем законам последней сормовской моды. Читал при поступлении «Разговор человека с собакой» Чехова и монолог Антония из «Юлия Цезаря». Евстигнеев сразу стал лучшим и всеми любимым студентом курса. Но в повседневной жизни очень нас смешил. К очередной девушке, за которой хотел приударить, обращался, непременно именуя ее «Розочкой». Выдавал перлы, вроде: «Пожалуйста, дайте мне кусок ентова торта», указывая при этом на торт оттопыренным мизинцем. Играл на гитаре, пел, виртуозно стуча по столешнице двумя вилками — успел побывать барабанщиком в ресторанном оркестре.