Рисунки на песке

Когда на гастролях в Ленинграде Женя сыграл Короля в пьесе Шварца, он стал одним из самых любимых актеров москвичей и ленинградцев. Играл он эту роль замечательно! Тогда он уже был мужем профессорской дочки Гали Волчек, которая одевала его по последней столичной моде и дарила галстуки от Кардена. Успех Евстигнеева был настолько ошеломительным, что театр устроил ему творческий вечер во Дворце искусств. В перерывах между отрывками из спектаклей мы, его товарищи по театру, рассказывали о нашем Жене, а Галка смешно вспоминала о его прежних привычках, когда он пришел в Школу-студию бывалым актером, баловнем города Владимира.

Товстоногов, Фима Копелян, Юрий Владимирович Толубеев, другие ленинградские актеры и режиссеры от смеха буквально падали со стульев. Вечер стал праздником театра и, конечно, праздником самого Жени, который был в ударе и на банкете в его честь сел за барабан и выдал «брэки», поразившие воображение присутствующих…

Вернувшись в Москву, мы заканчивали сезон на площадках Театра им. Пушкина и Театра-студии киноактера. Над «Голым королем» и над нашим театром сгущались тучи. Спектакль, выпущенный в свет по оплошности и недосмотру (в Москве перед гастролями мы его не сдавали: формально он еще не был готов, а в Ленинграде власти решили не вмешиваться, мол, не нашего ума это дело). Теперь же чиновники намеревались закрыть его с треском. Узнав об этом, мы лихорадочно играли «Голого короля» каждый день — 30 раз в месяц! Толпа в надежде приобрести лишний билетик стояла на улице Горького в пятистах метрах от Театра Пушкина. Милиция разгоняла людей с плакатами, на которых было написано: «Куплю лиший билетик на „Голого короля“!» Начальство всех сортов и уровней посещало спектакль. Оно видело тот фантастический прием, который устраивала публика происходящему на сцене, и как же у него чесались руки прекратить безобразие, издевательство и хулиганство! Почему оно на это не пошло, тоже до сих пор не могу понять. Или было уже поздно? Птичка вылетела из гнезда?

Конечно, с поводка была спущена пресса, но и она не смогла закрыть спектакль. «В ванне хочется помыться после этого спектакля»! — вопила «Советская культура» устами «чистоплотного» рабочего из Кузбасса. «А один из молодых актеров театра „Современник“ договорился до того, что ему интереснее играть человека-собаку в „Голом короле“, чем участвовать в пьесе А. Софронова, играя роль художника-абстракциониста Медного…» — доносила критик Ирина Патрикеева в журнале «Театральная жизнь». Имелось в виду мое выступление на зрительской конференции, которое Патрикеева, к моей радости, обнародовала.

Театр «Современник» и Олег Ефремов были героями дня. Сезон мы закончили душным вечером в помещении Театра-студии киноактера. Отыграли «Короля», с гиком ворвались в грим-уборные, срывали с себя мундиры, шкуры, отлепляли парики и наклейки. Я соскреб с носа гуммоз и залепил его в стенку. За два месяца в жаркой летней Москве 60-го года мы сыграли, пропели, сплясали «Короля» около пятидесяти раз. Но игра стоила свеч. Был замечательный прощальный ужин, который мы сами себе устроили. Сидели за столами — молодые, красивые, принаряженные. К роялю подсел Валя Никулин, и с Милочкой Ивановой они спели песню о «Современнике», которую сочинили в честь этого сезона, в честь театра, в честь Олега Ефремова, которого мы все так любили, а в тот вечер — особенно…

Шаг вперед, два шага назад

В начале сезона 1960–1961 года произошло первое — и небеспричинное — возобновление «Вечно живых». После «скандального» успеха «Голого короля» театру нужно было расписаться в лояльности. Эстетика шварцевского спектакля считалась вроде бы некоторым формальным изыском. В каком-то смысле он действительно приближался к традициям вахтанговским, удаляясь от декларированных ранее мхатовских.

В «Вечно живых» я получил роль Марка. Он написан Розовым как откровеннейший приспособленец и крашен одной черной краской. Урод в семье Бороздиных, трус и шкурник, откупившийся взятками, чтобы не идти на фронт. Пианист, притом бездарный. Словом, роль немногим отличалась от того, как Софронов написал художника Медного в пьесе «Человек в отставке». Оба не пожалели дегтя для ненавистных персонажей, только «правому» Софронову было мало даже того, что Медный художник-абстракционист — это уже само по себе смертный грех, — он сделал его еще пьяницей, карьеристом, в общем гадом ползучим. А «левый» Розов изобразил пианиста Марка беспробудным подлецом, свиньей, демагогом.