Рисунки на песке

— Зачем это ему? Герой Соцтруда, классик. Он откажется!

— Не откажется!

Расчет Ефремова оказался снайперским: Сергею Владимировичу польстило предложение поучаствовать в левой фронде (да еще в одной компании с Товстоноговым и современниковцами), а театр обезопасил себя от возможных неприятностей. Когда спектакль был готов и Министерство культуры опять напряглось в поисках формулировки для его закрытия, дело решила одна фраза Сергея Михалкова:

— Давно царизм не получал такой пощечины!

И крыть чиновникам было нечем…

После триумфального успеха «Голого короля» мы, памятуя о нашей гражданственности, естественно пришли к мысли о постановке «Дракона», на мой взгляд, лучшей из шварцевских пьес. Еще в 60-м году на первых гастролях в Ленинграде художник Валя Доррер устроил вечер в своей мансарде на площади Искусств, где мы встретились с Николаем Павловичем Акимовым, соратником Е. Л. Шварца и его главным сценическим интерпретатором. Акимов рассказывал нам о «Драконе», которого поставил еще в 1944 году. Спектакль был антифашистский, более того, как мы поняли, «антинемецкий», но даже и при этой, теперь уже странной, а тогда объяснимой трактовке его закрыли. Ассоциации он вызывал, видать, не только «нужные».

Замечательная выпала нам ночь у Доррера. Мечтали о том, чтобы сыграть «Дракона» и, конечно, чтобы Валя оформил его. А кто же? Только он. После скучных, служебных декораций Батурина, Лазарева, Скобелева, Елисеева, фамилии которых поочередно варьировались на афишах первых спектаклей «Современника», — праздничное, озорное оформление Вали Доррера, смешные, яркие костюмы, им придуманные, были радостным событием на сцене нашего театра. Позже признанными лидерами среди театральных художников стали Давид Боровский, Валерий Левенталь, Эдуард Кочергин, Игорь Иванов, Боря Мессерер, и среди этих и прочих фамилий не слышится имя Доррера. Как-то исчез он с театрального горизонта, забылся, пропал. Грустно об этом думать, и даже кажется странным, что в конце 50-х, когда все вышеупомянутые знаменитости были почти никому не известны, имя художника В. Доррера упоминалось вслед за именами С. Вирсаладзе, Н. Акимова, В. Рындина. Он оформлял балеты в Кировском театре, в Большом, в Ленинградском Малом оперном. Работал много и успешно для драматической сцены.

Когда в «Современнике» был объявлен конкурс на оформление «Голого короля», в котором приняли участие Б. Мессерер, Л. Збарский и другие, Доррер без труда вышел победителем. Валя в ту пору был модным художником, эскизы его охотно покупались, устраивались выставки, его наперебой приглашали в разные театры, звали в гости. Он был милым, застенчивым и каким-то несовременным человеком. Сам вид его казался необычен. Тип богемы? — нет… Входивший в моду «джинсовый», мужественный стиль тоже к нему отношения не имел. Среднего роста, худой очкарик, с лицом князя Мышкина, он ходил, сильно хромая, одна нога не сгибалась в колене. Шутя именовал себя Валерий д’Орер. Одет был никак. Сколько его помню, всегда выпивал. Но и в загуле бывал тих и молчалив. Побаивался жены, энергичной эффектной женщины, актрисы театра то ли Комедии, то ли Ленсовета. Валя ее любил. Была у них дочь. Еще был Валин друг — лохматый добрый пес Мишка, которого при слове «режиссер» Доррер научил громко лаять.

Жили они в мансарде с антресолями и лестницей на площади Искусств, рядом с Малеготом, или, как его еще тогда называли по инерции, Михайловским театром. Окна выходили на крышу, куда летом, в белые ленинградские ночи, можно было выбраться покурить. Порядка в доме я не видел никогда, но бывать там было всегда приятно и интересно. Ефремов был очень увлечен Доррером, называл его своим другом. Эта дружба продлилась недолго — года два-три.

Доррер оформил у нас три спектакля. В «Без креста» придумал деревню с белыми плоскими березами на фоне черного бархата, — пожалуй, эта картина — она называлась «Березовая роща» — была в спектакле самой удачной, хотя и в целом работа Вали вполне выражала замысел Ефремова, стремившегося перевести пьесу из бытового плана на уровень трагедии «о слепой вере». Очень точно было придумано скупое конструктивное оформление и к спектаклю по пьесе К. Симонова «Четвертый», которое как нельзя лучше сливалось с графикой ефремовских мизансцен. Когда добавилась «конкретная» музыка Андрея Волконского, возникшего в ту пору в «Современнике», как и иные новые интересные люди, — что было характерно для тогдашнего Ефремова, стремившегося расширить рамки художественного кругозора театра, — тогда и появился «Четвертый», один из самых цельных по художественному стилю спектаклей «Современника».

Валя оформил еще один спектакль — пьесу Леонида Зорина «По московскому времени» — и исчез навсегда из жизни нашего театра, из жизни Ефремова, а вскоре и вовсе о нем перестали говорить, приглашать, вспоминать…