Рисунок по памяти

— Не знаю, я даже толком понять нее смогла, что это был за семейный совет, — медленно начала она. — Точно знаю только одно: отец хотел снова взять ее в жены, а она…

Образ уходящей в ночь женщины снова резанул по сердцу, заставляя судорожно вздохнуть, подавляя всхлип.

— По рассказам тети Латифы, Самиры, Зорайде, даже дяди Али, у меня было ощущение, что мама очень меня любила, а получается, что она меня предала, просто отбросила, как часть той жизни, что ей была ненавистна, — тихо произнесла Хадижа.

— Хадижа, — выдохнул Зейн.

Он понимал, что в ней сейчас говорит обида. Обида той маленькой девочки, не понимающей всех сложностей взрослых отношений.

Зейн также помнил тоску во взгляде Жади. Тоску, которая появляется лишь у матери, разлученной со своим любимым чадом. И ее отчаянную, опасную просьбу, которую он не смог заставить себя выполнить, несмотря на всю любовь и боль, что разрывала сердце: «Выкради ее, Зейн. Выкради Хадижу, и я останусь с тобой!».

— Она тебя любила, — покачав головой прошептал Зейн. — Очень любила.

— Но, видимо, свою иллюзорную мечту о любви больше, — фыркнула девушка.

— Ты судишь как маленький ребенок, — проговорил Зейн, пожимая плечами, — но ты уже выросла, и сама понимаешь, в жизни случается много всего, и не всегда именно так, как мы хотим. Твоя мать мечтала о любви, о свободе так же, как ты мечтала поступить в Академию. Так что ты должна понять ее. Но в конце концов, она выбрала именно тебя.

Хадижа задумалась. Слова Зейна были правильными, и теперь, когда первый шок и всплеск эмоций прошел, она могла с ними согласиться, но все равно неприятный осадок разлился по сердцу горьким привкусом обиды.

— Знаешь, я помню тот момент, когда мне сообщили, что моя мама умерла, правда я тогда даже не знала, что она моя мама.

* * *

Синяя форма жандарма в белых декорациях больничной палаты казалась слишком яркой, вызывающий резь в глазах и желание зажмурится. Правда, девочке, что полулежала на больничной койке, зажмурится хотелось от всего на свете, даже от приглушенных жалюзи лучей солнца, что все же проникали в палату.

— Доктор, а вы уверены, что она меня поймет? — спрашивал полицейский.

— Да, она понимает французскую речь, правда, не все слова, поэтому используйте

предложения покороче и попроще, — ответил врач. — Но опять же, судя по ее реакциям и травмам, у девочки амнезия, и вряд ли она что-то вспомнит, во всяком случае в ближайшее время.

— Я понял, — кивнул мужчина, — но мы в любом случае должны опросить малышку. У меня самого дочь примерно ее возраста, и я даже не знаю, — жандарм покачал головой…

— Привет, Зои, — прозвучал голос доктора, вынуждая ее открыть глаза. — Как ты себя чувствуешь?

— Немного болит голова, месье, — ответила она.

— Скоро придет медсестра и даст тебе обезболивающие, — утешающе улыбнулся ей врач, — а пока поговори, пожалуйста, с этим месье полицейским. Хорошо?

— Хорошо, — медленно кивнула маленькая пациентка, перевела взгляд на жандарма.

— Здравствуй, Зои.

— Здравствуйте, месье, — отозвалась девочка.

— Ты знаешь, что с тобой случилось?

Ребенок чуть нахмурился и медленно, подбирая слова, ответил:

— Да, месье, я попала в аварию.

— Правильно, — утвердительно кивнул жандарм. — В машине с тобой были еще двое взрослых. Один мужчина — водитель, вторая — женщина. Зои, ты не помнишь кто это был? Может твоя мама? Тетя? Сестра? Няня?

Девочка нахмурилась, стараясь до конца понять, о чем спрашивал полицейский и хоть что-то вспомнить, чтобы ему ответить.

— Нет, месье, я не знаю, — покачала она головой.

— Жаль, — вздохнул мужчина, отходя назад, но потом, видимо, что-то вспомнив, стал хлопать себя по карманам, вытащил из одного из них небольшой пакетик, протянул девочке. — Посмотри, может узнаешь.

Зои взяла пакетик и с любопытством повертела в руках. В нем лежало украшение: зеленый камень с небольшими вкраплениями черного был красивым, но треснувшим, а серебряная оправа оплавилась, потеряв форму. Девочка пару раз провела пальцами по украшению, от чего камень в месте трещины немного откололся.

— Красивое, только сломанное, — протянула пакетик назад девочка.

— Ничего не помнишь? — с надеждой спросил жандарм.

— Нет, — покачала головой девочка. — Простите, месье.

— Ничего, — грустно улыбнулся мужчина. — Все хорошо. Выздоравливай, Зои.

Жандарм уже собирался развернуться, чтобы выйти из палаты, как его остановил вопрос:

— А те женщина и мужчина, они ведь умерли?

— Да, — вздохнул ответил полицейский.

Девочка посмотрела куда-то за его плечо, на окно:

— Смерть — это грустно.

— Да, смерть — это грустно, — повторил фразу жандарм, смотря на эту хрупкую девочку, которая возможно, потеряла родного человека, но еще страшнее, что она потеряла себя.

* * *

— В тот момент, я ничего не почувствовала, ни печали, ни тоски, ни боли, — продолжала говорить Хадижа. — Была пустота. Космический вакуум. Даже позже, когда я начала рисовать эти портреты, когда меня нашел отец, и я узнала правду. Все это было словно о чужом, незнакомом мне человеке, и вот теперь… стало больно.