Рисунок с уменьшением на тридцать лет

Общественных скамеек и общественных туалетов нет по одной и той же, вполне понятной, причине: хочешь отдохнуть или облегчиться – иди в кафе, бар, ресторан, их тут больше, чем отдыхающих.

Но вот нашлась-таки чудесная лавочка, точнее скамейка, сбитая якобы из бросовых, растрескавшихся досок, а на самом деле гладкая, без заусенцев, сучков и задоринок. Между морем, на которое все время хочется смотреть, и ею, скамейкой – сплошной ряд кустарника с неведомым именем и очень блестящими, глянцевыми листьями, каждый из которых отражает то и дело норовящее спрятаться за облака солнце. Ну просто настоящий гламур в самом его первозданном смысле и виде. Море становится видимым, если склонить голову к левому плечу. Оно (море) плещет, поревывает, хотя и не свирепо, и пенится (узоры пенных кружев)… Хорошо посидеть на этой единственной скамейке – отдых, отдохновенье…

* * *

Каждый раз, когда быстро сгущается критский вечер, на берегу, на пустынном пляже, на остывшем песке, проваливаясь в него всеми четырьмя ножками, стоит белый пластмассовый стул, а на нем, вечной спиной к нам и остальным прохожим, лицом к морю, у самой воды сидит женщина (всегда без спутников, одна) с длинной, закинутой в море удочкой в правой руке; иногда, хотя нет ни солнца, ни дождя, она раскрывает над собой большой зонт. Кого выуживает она из этой темной слитности моря, неба и воздуха? Каково ее лицо, молода ли, стара ли? Мы этого не знаем, да и не хотим узнать.

Снова и снова, когда давно и быстро скрылось за горами солнце и опустел пляж, белый стул, при свете дня стоявший возле горы невостребованных лежаков, оказывается подвинутым к приливу, удочка – закинутой с непонятной для подглядывающих целью в чернущее море… По вечерам, над ресторанами… Под ресторанами, потому что пляж и море ниже ресторанов, воздух вечерами в мае вовсе не горяч, пьяных окриков не слышно, гуляет добропорядочная публика, не обращая внимания на загадочную фигуру, едва различимую во тьме южного вечера. Тишину нарушают только сумасшедшие летуны на мотоциклах – рокеры, поставившие на кон собственную молодую жизнь…

* * *

Камень на камень… Из камней, свалившихся когда-то с гор, на большой высоте над уровнем моря канувшие в вечность люди построили горную деревушку. И давно, а может, не очень давно (что есть давно?) покинули ее. Маленькая, коротконогая, лохматая собачонка в ошейнике отчаянно лает. Похоже, кроме нее тут никого нет и никто не бывает: оставленное селеньице, никаких признаков присутствия питьевой воды, запертые или раскрытые настежь двери, заставленные (закрытые ставнями) или зияющие окна, полуразрушенные или недостроенные, заглубленные или провалившиеся в землю строения непонятного предназначения с перекинутыми над стенами (в качестве строительных ферм?) стволами деревьев. Кое-где застывшие в давней оставленности кровати и стулья, продавленные, искореженные предметы обихода. Лишь одна-единственная дверь заперта на висячий замок, и ситуация вокруг этого жилища дает шанс предположить, что кто-то в него иногда наведывается и кормит собачку: мойка из нержавейки приставлена к наружной стене, вокруг некое подобие недавно наведенного порядка.

А собачка все тявкает, и, видно, не по злобе, а соскучилась по возможности проявить свое собачье свойство. Что она ест? Что она пьет? Короткие закоулки, тупики; над пропастью огромный, гигантский, сомасштабный лишь стране Гулливера, будто взращенный зловещей радиацией кактус; на огромных овальных листьях, редко – желтоватые и розоватые цветы сомнительного свойства – дотрагиваться почему-то боязно.

А над всей этой мистической реальностью – реальной мистикой, вокруг нее, над ней и под ней – пронизанный ошеломительными, одурманивающими, одухотворяющими запахами воздух, который щедро и настойчиво навязывает тебе, дубине с унылым лицом, свою животворящую энергию… Находим под ногами давно вышедшую из употребления чайную ложку и берем на память…

Съехав в некотором обалдении с горы, сделав несколько поворотов по серпантинному съезду, видим ухоженную церковь с могилами вокруг, каких-то живых людей, не имеющих отношения к загадочному безлюдью, которое полчаса назад так околдовало своей непонятностью, неумещаемостью в голове, что уже сомневаешься – а видано ли то на самом деле, доподлинный ли там, высоко на горе, этот кусочек белого света с одинокой, гуляющей самой по себе собачкой, ветром в растревоживших душу закоулках и гигантским, почти касающимся неба кактусом?..

* * *