Рисунок с уменьшением на тридцать лет

Ольга облизнула пересохшие губы, ощутила дрожь в челюстях и тихо сказала, поднеся руку к шее:

– У меня болит горло.

– Ну, хорошо. Тогда дальше почитает Нина Нефедова…Не следила? Ладно, ради праздника прощаю, но вообще будь, пожалуйста, внимательней…

Звонок с урока не сулил ничего хорошего. Ольга вышла из класса и стала прогуливаться по коридору. К ней подлетела Нинка, взяла ее под руку и, заливаясь смехом, стала рассказывать про брата, потерявшего портфель вместе со всеми двойками. Из класса доносился приглушенный разговор, время от времени кто-то шипел «тс-с-с», из двери в коридор высовывалось очередное оживленное, беспощадное лицо, определявшее местоположение «противника». Когда подруги вошли в класс, к ним торжественно приблизилась Татьяна и, прищурив глаза, от имени всего класса объявила Ольге бойкот. К Нинке же обратилась с вопросом: «Ты за кого?» и, подбоченясь, ждала ответа. Нинка с искренним удивлением поинтересовалась: «А что такое бойкот?», на что умная девочка Таня ответила: «Бойкот – это когда с тобой никто не водится». Нинка удивилась еще больше, посмотрела на Ольгу, взяла ее за руку и весело сказала:

«Не-е-е, я за Ольку»…

Потом… «Потом» длилось долго. Головная боль, горшок у кровати, зашторенное окно, горячий бульон с ложечки. Король Людовик XIII, которому всегда было скучно, преподносил Анне Австрийской мимозу. Кардинал Ришелье плел интригу вместе с одноклассницей Татьяной. В монастыре бетюнских кармелиток жила смешливая Нинка, которой очень шла монашеская одежда. Шляпы, шпаги, жесткие полукружья воротников, бриллиантовые пряжки и подвески…Явь-сон, явь-сон…Труарский крест, полутемные трапезные, крутые лестницы – поля сражений; кони, седоки, старинная мебель, каминные залы, шикарные дворцы и жестокие тюрьмы…

Сколько же времени прошло с того момента как выехала она вместе с молодым гасконцем из его родного города, до того позднего часа, когда коварную миледи – она же графиня де Ля Фер, она же Леди Винтер – перевезли в лодке на противоположный берег реки, чтобы свершить самочинную, но справедливую казнь?..

Нет, Ольга не сошла с ума и не свалилась от переживаний – просто подцепила корь; скорей всего в музыкалке, как выяснилось потом. Папа приносил в постель вкусную рыбку, мама кормила с ложечки и читала «Трех мушкетеров»; когда температура спала, Ольга читала сама. Очень не хотелось расставаться с далекой, непостижимой Францией, в которой никто из знакомых никогда не был. Снова и снова открывала книгу, теперь уже просто наугад, и взахлеб читала с любого места…

Когда Ольга пошла в школу, Нинка еще болела – слегла дней на десять позже. Про мимозу никто не вспоминал. Девочки подходили, спрашивали про болезнь. Танька сообщила, что тоже болела, только гриппом. Трико на сей раз у нее не торчали – хотя на улице вовсю пахло весной, отличница была в уходящих под форму байковых шароварах. Еремина на контрольной все время поворачивалась и заглядывала в Ольгину тетрадь.

Только Чумакова ехидно улыбалась со своей последней парты, многозначительно хмыкала и шепталась с тихоней Ларионовой. У Ольги замирало сердце при мысли, что вредная девчонка пустится в воспоминания об ужасном празднике. Но этого почему-то не произошло…

…И вдруг… Что это? Я вижу, как Николай Гаврилович, испугав голубей, сползает с мраморной скамейки, упирается руками сначала в черную плиту, потом – в серый постамент и в мгновенье ока оказывается на четвереньках в снежной хляби, пытаясь дотянуться до упавших долек пенсне, пыхтя и задыхаясь, – худой, вялый, беспомощный. Какой ужас! Это сон?.. А рядом маленькая девочка в зеленом пальто с серым воротничком, в ботинках с галошами, собирает разлетевшиеся рубли образца сорок седьмого года. Оба ищут – каждый свое. Вдруг стукаются лбами и только тут замечают друг друга. Девочка помогает Николаю Гавриловичу встать, взобраться на постамент и снова усесться на скамейку; она заботливо стряхивает с его пелерины несвежий снег, потом бежит к низкой гранитной стене, что стоит позади памятника, хватает лежащий на ней букет пушистой мимозы и, отдав пионерский салют, вручает его еще не «пройденному» по школьной программе классику…

…Я встряхнула головой…Что за наважденье? Нет, нет. Николай Гаврилович сидел высоко и незыблемо на скамье и думал свою думу. О том, что нам делать, как научиться спать на гвоздях, чтобы все вынести и никому на свете, даже самым гениальным ниспровергателям, не позволить покушаться на наши устои, наших идолов…