Рисунок с уменьшением на тридцать лет

Было седьмое марта. Подарок для мамы Ольга уже приготовила: три сэкономленные шоколадные конфеты и принесенный несколько дней назад тетей Лизой шоколадный батончик (сказала маме, что уже съела его – это перед ужином-то! – за что получила нагоняй, но держалась стойко) завернула в белую бумагу, на которой написала «с международным женским днем 8-е марта», перевязала сверток красной лентой.

После четвертого урока отпустили домой. Когда, скользнув вопросительным взглядом по озабоченным девочкам, не спешившим пользоваться предоставленной свободой, Зоя Николаевна вышла из класса, Ольга, Нинка и Ира Еремина принялись пересчитывать рубли. Бумажки скользили по черному склону парты, блестевшему свинцом высохших чернильных ручейков, падали на пол. Девочки одновременно бросались их поднимать, стукались лбами, ойкали, смеялись, снова принимались считать. Наконец, ровно тридцать три рубля сложили ровной стопкой, перегнули стопку пополам, запихнули ее в Ольгин ридикюль и побежали одеваться.

В музыкальную школу надлежало идти к трем часам, а сейчас Ольга спешила домой. Несмотря на то, что все поздравляли друг друга с весной, на улице трещал мороз. Люди выдыхали столбы пара, скользили на тротуарах, прятали головы в воротники. Всего несколько дней назад даже отменяли занятия в младших классах из-за мороза, зато Ольге пришлось дополнительно заниматься дома музыкой. Лучше б в школу…

Проходя, как всегда по дороге домой, мимо малюсенькой фабрики игрушек, Ольга вспомнила горки парчовых обрезков, лежавших здесь перед Новым годом, прямо на снегу. Она набрала тогда золотых и серебряных полосок, устлала ими пол вокруг елки и на этот сверкающий коврик поставила Деда Мороза, который одной ватной варежкой держал тоненькую палочку, другой – набитый подарками мешок; ах, если б она могла стать ростом с него, он бы развязал мешочек, вручил бы ей подарочек…Ольга даже зажмурилась – настолько явственно ощутила запах хвои и мандаринов, проколотых толстой длинной иглой…

Мама открыла дверь и сразу налила дочери щей, хотя Ольга первые блюда недолюбливала, – надо. На второе был вкусный лапшевник с крапинками яичного желтка на срезе, на третье – кисель из клюквы, которую привезла из деревни и как-то умудрилась сохранить почти до весны соседка тетя Нюра; последнее блюдо было самым приятным из всего обеда. Потом мама проверила, все ли необходимые для урока ноты находятся в папке и, ворча, положила в нее ридикюль с деньгами, выразив недовольство, что Ольга взялась за покупку цветов. «Меня попросили», – немного уклонившись от истины, объяснила Ольга.

Вот она – палатка, заваленная пушистой благоухающей мимозой. Очередь – до самого Дома пионеров. Может, на обратном пути будет поменьше…

Урок музыки был как нельзя некстати и, казалось, длился бесконечно долго. При каждом повторении этюда Черни Ольга делала одну и ту же ошибку, так что всегда терпеливая Анна Петровна даже на нее прикрикнула. Ольга же волновалась из-за мимозы. Вдруг ей не достанется…

Наконец занятие окончилось. Девочка уложила ноты в папку, под ридикюль, завязала тесемки и бегом бросилась на улицу. Мимо обувного магазина, «Тканей», библиотеки, вдоль одной черной кружевной ограды, потом мимо другой…Очередь стоит – значит, мимоза еще есть.

– Вы последний?

Дяденька в огромных валенках и нахлобученной на глаза ушанке кивнул. Нос у него был сизого цвета – точно как у дедушки, мужа школьной уборщицы бабы Клавы, они жили в малюсенькой комнатке при входе в школу, и Ольга с Нинкой часто к ним наведывались – просто так. В комнатке еле умещалась высокая кровать с подзором и горой подушек, небольшой стол и один единственный стул. Дед обычно лежал прямо на покрывале, подняв к высокому потолку толстый багровый нос. Бабка сидела на стуле, глядя в одну точку и качая головой. Девочки же садились на край кровати, вернее, к ней притулялись, спиной к лежащему старику, и мусолили комки жмыха, которым их угощала баба Клава…