Риторика в тени пирамид

Крестьяне именуют тираном комограмматевса (представителя государственных властей в деревне), занимающегося вымогательством, и просят остановить его, чтобы не был нанесен ущерб казне^{133}. Сборщика налогов обвиняют в намерении завладеть тиранической властью^{134}. Соарендатор ограбил Аврелия Антеуса тираническим образом^{135}. Тираническим образом поступает член городского совета с арендатором своего покойного брата: отбирает быков арендатора, сажает его в тюрьму за неуплату долгов. И это — несмотря на то, что «законы ненавидят поступающих несправедливо»^{136}. У крестьян отнимают землю люди, «пользующиеся богатством и тиранией на местах»^{137}. Выше мы уже приводили цитату из Апулея: богач угрожает «с тиранической спесью». Некая римлянка жалуется на незаконные поборы: «Тебе известны бесстыдство и бесчинство Абабикейна, которому и прежде ты наносил удары по причине его бесстыдства. И ныне он захотел учредить тиранию»^{138}. Тираническим образом действуют богатые обидчики бедного Петесуха, сына Мерсия^{139}. Богатые и сильные «тиранят» слабых и бедных. Презрение же к законам в высшей степени свойственно тиранам.

Таковы же качества династа. Декапрот совершает злоупотребления, пользуясь «местной властью»^{140}. На «местных династов» жалуется Аврелий, сын Паснота, незаконно привлеченный к повинности^{141} Аврелий Исидор называет «местными династами» препозита пага и комархов, указывая, что от них страдают мелкие земледельцы^{142}. Испуг перед «династией» упомянут в сильно фрагментированном прошении^{143}.

Наконец, появляется и термин динат («сильный») — именно им обозначают впоследствии византийцы богатых и знатных (в двучленной формуле: пенеты — динаты). Наши тексты еще не знают динатов византийского типа. Они имеют в виду лишь «более сильных». Но эти «более сильные» противостоят беднякам, «умеренным». Поэтому как бы ничтожен ни был каждый такой динат, само членение бедные — сильные уже имеет место.

Уже упоминавшийся Аврелий Аптеус жалуется на грабежи и алчность «более сильных», подобно злоупотреблениям тиранов и династов совершающиеся па «местах»^{144}. Другое прошение^{145} исходит от людей, называющих себя бедняками и немощными. Им противостоят юноши, верящие, что их физическая сила сильнее законов. Казалось бы, ни о каком социальном акценте здесь не может быть и речи, слово «бедняки» употреблено случайно: ведь речь идет о физически сильных, а не о богатых. Но в риторической преамбуле читаем: «Если весьма сильным удается то, на что они посягают, и если законы не исполняются и не удерживают их, жизнь бедняков (умеренных) становится невыносимой». Хотя в самом прошении физически сильные обижают слабых, вступление имеет в виду «высших» и «низших». Это случайная, неверная типизация, риторическое преувеличение, но без типизации нельзя понять суть конфликта.

Храмовые служители жалуются президу Фиваиды: «Если и некоторые другие, о гегемон, (страдают?) из-за природной слабости… от более сильных… страдая непрерывно от…»^{146}. Под «природной слабостью» здесь можно понимать и физическую, но само противопоставление слабых сильным, само притеснение сильными слабых носит социальный характер.

Конфликт осознается в моральных понятиях: богатство связано с пороками, бедность — с добродетелями. Лучше всего это выразил Аврелий Исидор, отождествив бедных и живущих добродетельно^{147}. Набор пороков и добродетелей невелик и укладывается в риторические штампы. Выше уже упоминался такой грех, как алчность. Столь же присуще богатым отсутствие страха перед судилищем. Люди, «не имеющие в груди страха перед судилищем, силу же свою считающие сильнее силы законов», обижают бедняков^{148}. Напротив, Аврелий Гонорат, человек состоятельный, но оказавшийся в стесненных обстоятельствах, вопиющий о своей крайней бедности и называющий себя бедняком, действует, «имея в груди страх перед судилищем»^{149}.

«Страх перед судилищем» — это и страх перед Законом, и страх перед властями. Аврелия Деметрия в риторической преамбуле к прошению пишет: «Подобает, чтобы те, кто испытал внимание архонта и страх перед ним (выделено нами. — А. К.), впредь были благоразумны и никоим образом ни по отношению ни к кому не совершали неподобающего»^{150}. Страх перед архонтом не удержал ее обидчика Калаида, и он поступил, «как у варваров никто не поступает с законом»^{151}.

Аврелий Гонорат в вышеприведенном прошении считает страх необходимым не только грешнику, но и праведнику. На иных позициях стоит государственный земледелец Стотоэтис. «Твоя благосклонность, — обращается он к префекту, — позволяет подвергшимся беззаконию приблизиться к тебе без страха»^{152}. Как не вспомнить дискуссию среди египетских богословов той эпохи: должны или не должны праведники иметь страх божий?^{153}.