Риторика в тени пирамид

Кротость жалобщика писцы превратили в риторический штамп и поставили ее в центр конфликта между богатым и бедным. У крестьян богатый сосед отбирает землю, «презирая их кротость»^{169}. О своей «кротости» пишет земледелец, лишившийся участка по прихоти «пользующихся богатством и тиранией на местах»^{170}. «Презирая кротость и бедность» Арейона, сына Диоскора, поступают сборщики налогов^{171}. Наконец, уже знакомый нам «честный, но бедный» Аврелий Исидор утверждает, что у него ни с кем нет ссор в деревне^{172}.

Конечно, кроткими не всегда оказываются бедные. Должник издевается над кредитором, пользуясь его кротостью^{173}. Презирая кротость вдовы, ее обманули опекуны^{174}. «Нагло и беззаконно» поступает корпорация строителей в отношении ткача, «оказавшегося кротким»^{175}. Последний пример взят не из прошения, но из протокола судебного заседания и указывает на связь риторики прошений с живой речью риторов-адвокатов.

Отождествление кротости с мудростью также не чуждо авторам прошений. Пример тому — прошение Теона, бывшего гимнасиарха Мемфиса (212 г. н. э.). Теон жалуется на погонщика верблюдов Апиона, получившего у него задаток и сбежавшего вместе с задатком и упряжью^{176}. Само бегство Апиона Теон не воспринял как повод для жалобы. Он воздержался от обращения к властям, «зная его (Апиона) глупость… чтобы не претерпеть от него худшего». Но, встретившись случайно с погонщиком, он обвинил его в краже. В ответ Апион «проявил ту же глупость» и, видимо, обрушился на Теона с ругательствами. Лишь опасаясь, что погонщик перейдет от слов к делу, Теон, «чтобы обезопасить себя», решился подать прошение стратегу Мемфисского нома с тем, чтобы Апион был схвачен и «его жизнь тщательно исследована». Характерна настойчивость, с которой бывший гимнасиарх подчеркивает свое нежелание обращаться к властям, затевать конфликт. При этом в роли обидчика оказывается простой погонщик, а в роли кроткого обиженного — бывший гимнасиарх.

Два прошения диаконов говорят о том, что кротость в IV в. воспринималась как христианская добродетель и как непременная принадлежность клира. Диакон Аврелий Зоил жалуется препозиту пага Аврелию Исидору^{177}. У лежавшего при смерти сына диакона украли имущество и увели жену. После кончины сына Зоил уступил грабителям, «упражняясь в мирной (кроткой) жизни». Когда же другой его сын попробовал восстановить справедливость, то насильники чуть не убили его, «презирая наши времена, исполненные закона, и нашу кротость». Жалоба предваряется риторическим обращением к препозиту пага: «Те, кто выбрал путь бесстыдный и разбойничий, о чистейший из людей, должны испытать на себе карающую силу закона!».

Диакон Аврелий Герон^{178} начинает свою жалобу аналогичным восклицанием: «Если бы у нас не было правды законов, мы давно были бы повергнуты злодеями!». Кончает же он ее следующей фразой: «Итак, господин препозит, пусть будет άπραγμώνος возвращено мне то, что он украл у меня, ибо я — диакон вселенской церкви». Издатели видят в άπραγμώνος неправильную форму наречия άπραγμόνως и переводят его «без возражений». При этом не учитывается обычное в прошениях употребление слова άπραγμοσόνη Непонятной остается ссылка на сан жалобщика. Мы предлагаем переводить άπραγμώνος «мирно». Диакон Аврелий Герон, как и диакон Аврелий Зоил, просит чиновника учесть его мирный образ жизни, вступиться за того, кто не может противостоять насилию, будучи человеком кротким. Здесь, вероятно, то же риторическое «общее место» — кротость жалобщика.

Еще одна черта, характерная для «бедных», — гордость земледельческим трудом, земледельческой жизнью. Эта гордость существовала и в классической Греции^{179}. В птолемеевском Египте мы также встречаем проблески данного чувства. Так, земледельцы из Гелиополитского пома, нанимавшиеся в дарственное поместье диойкета Аполлония, считали себя знатоками сельского хозяйства и в своих прошениях давали советы, как обрабатывать землю^{180}. Однако и классическая Греция, и птолемеевский Египет знали лишь моральное чувство — не более. Оно не было включено в систему философских представлений, не выразилось в стандартных риторических формулах. Именно такие формулы содержат прошения римского Египта. Аврелий Исидор рисует идиллический образ сельской жизни: «В то время как мне принадлежит много земли, я занят земледельческим трудом, у меня нет ни с кем ссоры в деревне, а живу я уединенно, сам не знаю, по какой причине… около середины дня, когда я был на поле… (далее следует описание грабежа. — А. К.)». Об обидчиках сказано, что они отягощены множеством вина и обнаглели по причине имеющегося в избытке богатства»^{181}.