Риторика в тени пирамид

Что означает появление сентенций и наставлений? По нашему мнению, это признак нового отношения к морали, подобно тому как эмоциональный рассказ — свидетельство нового отношения к чувству. Сентенция — носитель моральной нормы, она верна для всех случаев жизни. Приводя сентенцию, автор письма от сугубо личного переходит к общему. Он уже не просто демонстрирует свою добродетель, но рассуждает по поводу добродетели вообще, стремится привить ее адресату или третьему лицу. Он морализует. Мораль писем II–IV вв. — нормативная мораль. Самые интеллектуальные египетские письма предыдущей эпохи всего лишь выражают моральное чувство, более или менее наивное. Мораль как таковая не интересует отправителей. Соответственно она не становится темой письма и предметом описания.

Выше мы пытались доказать, что и чувства не были темой писем птолемеевской и раннеримской эпохи. Их авторы иногда выражали свое беспокойство или радость, но почти никогда не изображали, не описывали, не анализировали. Это же касается и морального чувства. Письмо Филонида по своей изысканности — редкое исключение среди птолемеевских писем. Но и Филонид не типизирует любовь к отцу, не делает ее предметом размышления. Его занимает отношение Филонида к Клеону, а не сыновняя любовь как таковая. Письма II–IV вв. литературны уже потому, что касаются не только конкретного, но и всеобщего, не только отношений между конкретными персонажами, но и отношений между людьми вообще. Кроме сентенций и наставлений они знают и другие средства превращения морали в самостоятельный объект повествования. Эти средства — чужая речь и сопоставление с термином.

Плутогения, жена Паниска, упрекает свою мать: «Уже восемь месяцев, как я прибыла в Александрию, а ты не написала мне ни одного письма. Вот опять ты обращаешься со мной не как со своей дочерью, но как со своим врагом»^{381}. Общие термины — дочь, враг — подводят ситуацию под общую норму, типизируя ее. Не просто А дурно обращается с Б, но А обращается с Б не так, как положено матери обращаться с дочерью. Серенилла пишет отцу Сократу: «Я хочу, чтобы ты знал, что я одинока. Помни: «Моя дочь в Александрии», — чтобы я знала, что у меня есть отец, и чтобы не думали, что у меня нет родителей. И тому, кто передаст тебе это письмо, дай другое — о твоем здоровье»^{382}. Здесь отношения между Серениллой и Сократом также формализуются терминами: дочь, отец, родители. Сатурнил, как и оба предыдущих персонажа, недоволен своим корреспондентом в связи с отсутствием писем. «Ты знаешь, брат, что не только как к брату отношусь я к тебе, но и как к отцу, как к господину, как к богу»,^{383} — заявляет он.

Сочетание сентенции, наставления и сопоставления с терминами мы видим в послании воина Гемелла брату. Гемелл пытается ликвидировать конфликт: «Прошу тебя написать мне, и боги просят тебя о том же. Даже если я не знаю… ты должен в этом одном уступить мне. В ответ на призыв, о брат, примирись со мной, чтобы я мог насладиться твоим доверием в походе. Кроме того, что ты не относился ко мне как к брату, неужели ты будешь так же относиться теперь, когда я на чужбине? Но я отношусь к тебе как очень почтительный брат, так, как я отношусь к Сарапису. Ведь нет большей надежды, чем доверие между братьями и близкими. Сделай же не иначе, но сообщи мне о своем спасении и слушайся матери»^{384}. Аналогичную конструкцию мы встречаем у апостола Павла: «Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата»^{385}. Однако Павел употребляет слово «брат» фигурально. В письмах же речь идет о соответствии конкретного лица его реальному месту, о сведении частного к общему. Еще одно послание гласит: «Позаботься же, господин брат, о том, чтобы и собственную, и чужую часть (имущества) охранять и беречь, как брат и как труженик, и не терпеть других, пренебрегающих (этим)»^{386}. Риторический оборот типа «как брат», «как враг» и т. п., подобно всей риторике, типизирует и систематизирует моральные отношения.

Интересную роль играет в письмах II–IV вв. чужая речь. Античная теория считала, что письмо — «это как бы одна из сторон в диалоге»^{387}. Чужая речь сплошь я рядом вводила вторую сторону или третье лицо.

Мы уже приводили два примера чужой речи. Серенилла требует от своего отца Сократа помнить: «Моя дочь в Александрии». Речь отца — ожидаемый ответ на призыв Серениллы. Здесь же дана предполагаемая реакция окружающих, «скрытая» чужая речь: «Чтобы не думали, что у меня нет родителей». Коэфана, упрекая своего сына в черствости, приводит слова третьего лица: «Хочу, чтобы ты знал, что, хотя сказал тебе управляющий: «Мать твоя, Коэфана, болеет вот уже тринадцать месяцев», — ты не решился написать мне письмо, хотя знаешь…»