Риторика в тени пирамид

Итак, корысть — вот от чего открещиваются или что признают слуги, хозяева, партнеры. В любом случае о ней говорят много и серьезно. Именно корысти противостоит любовь, именно корыстное служение она должна заменить. «Не для гнусной корысти, но из усердия», — звучит лозунг эпохи в I послании апостола Петра^{607}. Вспомним письма из предыдущего параграфа. Трудолюбие учителя обусловливается харчами. Работники не будут нерадивы, так как им выплачено жалованье. Наконец, в жалобе ткачей упоминается «корыстолюбие наемных работников (подмастерьев)»^{608}.

Предательство рождается из корысти. Обличение корыстолюбия и обличение предательства невозможно отделить друг от друга. Сибитилл «неразумно отпал» от хозяина на чужбине и ограбил его. Работники «неразумно бросили» управляющего, хотя получили жалованье и задаток. Сарапион предал хозяйку и обокрал ее. Беглый раб Онисим — тоже предатель и вор, поскольку апостол Павел пишет хозяину Онисима Филимону, умоляя принять раба обратно: «Если же он чем тебя обидел или должен, считай это на мне»^{609}.

Само предательство Иуды — от жажды денег, от тридцати сребреников, по крайней мере, таково мнение Иоанна Златоуста. В беседе «О предательстве Иуды» он поучал прихожан; «Все это зло причинило сребролюбие, корень зол — сребролюбие, которое омрачает наши души и попирает самые законы природы, лишает нас рассудка и не допускает помнить ни дружбы, ни родства, ни чего другого…»^{610}. Напротив, Теон «оставил свое имущество и дела», чтобы (Последовать за Архелаем. Эпоха всеми силами пыталась служение богу противопоставить служению деньгам.

Может быть, именно деньги разрушили привычное? Слуги, родные, друзья — все увидели денежную, вещную подкладку отношений. В толковании на Матфея Иоанн Златоуст обличает воинов: «Ничего не делают ради Христа, а все для чрева, для корыстолюбия и тщеславия». Но таковы не только воины. «Обратимся к художникам и ремесленникам. Кажется, эти люди преимущественно перед другими снискивают пропитание справедливыми трудами и собственным потом; но и они, при всех трудах своих, подвергаются многим порокам. К праведным трудам своим они часто присовокупляют неправедную продажу и куплю; из корыстолюбия лгут, клянутся и нарушают клятву. Они… все делают из корыстных видов»^{611}.

Мы приходим к несколько неожиданному выводу. Любовное служение призвано заменить не голое насилие господ над слугами, а власть традиции и обычая, подчинявших низшего высшему, детей — родителям. При римлянах обычай подвергся мощной критике. Один из префектов объявил бесчеловечным египетский закон, позволявший отцу разводить по собственному желанию свою замужнюю дочь^{612}[17]. Подобные размышления о «бесчеловечности» закона и в голову не приходили жителям птолемеевского царства, как не приходили они в голову египтянам времен Мухаммада Али (первая половина XIX в.). По свидетельству очевидца, египетские мусульмане еще в раннем детстве впитывали в себя необычайное почтение к родителям, откуда и рождалась «та преданность старшим и вышестоящим, которую часто считают разультатом восточного деспотизма»^{613}.

Римский Египет являет совсем иную семью, иное общество. Родственники и друзья, господа и слуги очутились в новом урбанизированном мире. Царское хозяйство распадалось, процветала частная собственность. В поисках комфорта верхушка деревни перебралась в город, туда же устремились люди попроще, надеясь найти работу^{614}. Оборотной стороной урбанизации стало запустение деревни. Но запустение — не застой. И сельская местность прониклась суетой торговли, предпринимательской аренды. Наемный труд, рабство, несколько развившееся, — таковы реалии египетской деревни I в. н. э.

Мир изменился, и «рутинное», обыденное мышление было потревожено в самой его сердцевине. Отношения слуги и господина, дочери и отца, дружеские связи — все подверглось анализу, все сделалось объектом моральной рефлексии. Утраченную невинность обыденного поведения люди пытались заменить моральными нормами. Бескорыстие, любовное служение встали на место прежней тупости бытия, когда раб не сознавал себя рабом, дочь — дочерью, но всеми правил обычай.

4. УТОПИЯ НА БЕРЕГАХ НИЛА

Антитеза пронизывает жалобы, письма и указы II–IV вв. Хорошее и дурное, любовь и корысть, закон и сила подчеркивают и выпячивают друг друга. Привлекательность хорошего делает нетерпимым дурное, невыносимость зла рождает жажду добра.

Как правило, хорошее пребывает в сфере идеального, дурное — реального. Трудолюбие — идеал, леность — действительна. Закон благ, но господствует насилие и т. п. Любовь, бескорыстие, усердие — все это черты Утопии, «страны, которой нет». Лишь некоторые письма строят реальный образ идеальных отношений, воплощенную утопию. Такая реализация существует для «узкого круга». Друзья и родственники умиляются взаимному согласию и любви. Иногда узкий круг от масштабов семьи разрастается до масштабов общины.