Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26

    Самое страшное для них – лишить их аудитории. Они впадают в депрессию, идут на любые хитрости и авантюры – только вернуть аудиторию. Но есть люди, органически не способные выступить перед незнакомой или мало знакомой аудиторией. Им нужны взгляды знакомых глаз. Видеть их знакомые лица, ощущать знакомую реакцию на своё выступление. В нужных местах смеяться, когда это необходимо – плакать, аплодировать там, где выступающий ждёт положенных аплодисментов. Такие люди всегда найдут для себя нужную знакомую аудиторию – часто это компания по выпивке, играм, футболу.

    Но есть люди, которым нужен только один человек, которого они могли бы любить  до безумия. Чувствуете слово – до безумия. Какой уж тут ум, трезвый взгляд на жизнь, на любимого, всё отступает не то чтобы на второй план, а в неизвестную даль. И если этот любимый, не всегда любящий тебя так же, уходит от тебя – к другому, вообще от тебя, в мир иной, по старости, в катастрофе, на войне, да где угодно, то это трагедия.

 Это конец жизни, это финал. И жить не хочется.

    Но есть ещё и такая группа, правда, малочисленная, к счастью, - мечтатели, фантазёры, романтики (законченные романтики). Из них часто получаются хорошие писатели, особенно, фантасты, путешественники-одиночки, учёные «черви», зарывающиеся в пыль веков, в аналы истории, выкапывая из архивной пыли чудесные истории далёких прошедших веков, алхимики.

   У каждого человека есть своё личное, свободное время. И это самая неприятная то ли для тоталитаризма, то ли фашизма, то ли социализма. Тюрьма, концлагерь, казарма, коммуна, пионерский лагерь, общежитие, коммунальная квартира – элементы сокращения до предела личного времени. Все за всеми наблюдают. Доносительство – основа существования такого режима. Даже в бане, в общем туалете, на общей кухне. В моменты личной жизни возникает личная свобода, которую не допускают  властители-тираны. В эти бесконтрольные краткие мгновения в голову могут прийти крамольные мысли, могущие возвысить личность над властителем. Самое страшное для тирана, если раб начинает ощущать себя рабом. С этого начинается конец тирании.

***

    Фёдор, по кличке Федька-Валет, но чаще его звали - Филька-дура, мучительно думал, как отрубить все концы, чтобы не засветиться по делу украденного мальчонки, по делу привлечения   Маковского к задуманной операции.

    Его беспокоил пацан, которому он поручал сбегать в типографию и передать записку бородатому еврею. Что делать с пацаном, а вдруг на него выйдет следствие. Федька-дура – не дурак. Понимал, что свидетели его задумки ему ни к чему.

    Видел Фёдор «топтунов» часто в толпе на Ланжероновской. У него свои источники информации, он знал, что «топтуны» - Анжей и Коваль, работают на полицию. Что они вынюхивают в той толпе? И это ему не нравилось. С самими «топтунами» ему не справиться, а вот с другими, в первую очередь с тем пацаном-байстрюком, нужно постараться.

    Байстрюк сидел, как всегда, на бордюре тротуара на углу Екатириненской и Ланжероновской возле чистильщика сапог и лускал семечки.

 - Ходь сюда, - кивнул знакомому пареньку Фёдор.

 - Враз готов, - шустро поднимаясь, сказал тот и в развалочку подошел к Фёдору.

 - Есть дело. Завтра утром на втором еврейском будешь у ворот. Держи рубь, Филька-дура.

    Пацан ошалело посмотрел на деньгу, хмыкнул, засунул её в карман и поблагодарил благодетеля.

    - Смотри, Мотя, честно заработал такие деньги. Завтра иду на дело. Почему-то на еврейское кладбище, сказал мне Филька-дура, - обращаясь к меняле, похвастался пацан. Менялу, лет под шестьдесят от роду, все звали Мотя, а за глаза называли Мотя-Дуплет за страстную любовь к бильярду. Бильярдист он был отменный, обыгрывал многих, а играли на деньги и на большие. Не многие знали его по фамилии.

 - Такие деньги зазря не дают. Отработать придется на полную катушку. Дай посмотрю, не фальшивка ли? – взял в руки, повертел, потрогал на ощупь, посмотрел на свет.                              

 - Нормально. Правильные деньги. - Честно заработанные? Ну, ну, - хмыкнул Мотя.

    Утром пацан, как штык, стоял у ворот Второго еврейского кладбища рядом с Городской тюрьмой. Стоял и рассматривал красивые ворота на кладбище из розового камня.

    С подножки, проходящего напротив ворот Второго еврейского кладбища, Люсдорфского трамвая соскочил Фёдор  и, быстро, пересёкая дорогу, неожиданно оказался рядом с пацаном.

 - Пошли. Дело делать.

 - Всегда - за дело, - ответил пацан.

    Прошли они главной аллеей до первого поворота, свернули влево, прошли немного и остановились. Пацан вопросительно посмотрел на Фёдора.

 - Пояс у тебя есть? – спросил Фёдор, обращаясь к пацану.

 - Имеется, - гордо ответил тот.

 - Сними, нужно его употребить.

    Пацан послушно снял пояс, придерживая падающие штаны обеими руками.