Ритуалы плавания

Слезы омыли и прояснили мой разум. Они изнурили меня, но не сломили мой дух. Первое, о чем я подумал, это о своем облачении священника. Капитан попытался обесчестить его — но я сказал себе: этого никто, кроме меня самого, совершить не может. И даже если относиться ко мне как к любому другому смертному, и тогда ему не дано обесчестить меня, ибо я не совершил никакого проступка или прегрешения, разве только ничтожную и простительную оплошность — не прочел вовремя его «Правила»! И повинен в том не столько я, сколько моя немочь. Я вел себя глупо и, вероятно, стал посмешищем в глазах офицеров, да и других джентльменов, всех, за исключением мистера Тальбота. Но ведь тем же самым — говорю это не в гордыне своей, но в смирении — стал бы для них и Учитель! И тогда мне стало понятно, что все со мною происшедшее, каким бы жестоким и несправедливым оно ни казалось, преподало мне хороший урок. Бог сильных сокрушает, а смиренных и кротких возвышает. Смиренным и униженным я стал не по своей воле, но столкнувшись с проявлениями грубой силы, которая есть порождение неограниченной власти. А кротким я естественным образом вынужден быть. Милая сестрица…

И все ж это неправильно. Уже и то, что я написал, причинит слишком много страданий твоим — ее — очам. Нужно бы подправить, изменить, смягчить — и все же…

Ежели не сестре моей, то кому? Тебе, Господи? Возможно ли, что, подобно первым святым Твоим (и в особенности Святому Августину), я обращаюсь прямо к Тебе, о Всемилостивый Спаситель?

Сейчас я долго молился. Мысль, что перед тем пришла мне в голову, повергла меня на колени — в ней для меня была и мука, и утешение. Но я сумел наконец отодвинуть ее в сторону — слишком она высока для меня! Уже одно то, что я на миг — о нет, не коснулся края тех одежд, но хотя бы припал взором к Его Стопам, вернуло мне способность яснее видеть и себя самое, и то положение, в котором я оказался. Тогда я сел и предался раздумьям.

В конце концов я пришел к заключению, что правильнее всего было бы сделать одно из двух. Первое — забыть дорогу на мостик и до окончания нашего плавания держаться от него на почтительном расстоянии, сохраняя свое достоинство. Второе — пойти на мостик, зачитать наизусть капитану Андерсону и всем джентльменам, каковым случится при сем присутствовать, его же «Правила», холодно сказав напоследок: «Капитан Андерсон, больше я вас не потревожу», после чего немедленно удалиться и впредь ни за что и ни при каких обстоятельствах не заходить на ту часть судна, разве только в том случае, если бы капитан Андерсон снизошел до того, чтобы принести мне свои извинения. Я еще некоторое время репетировал и доводил до совершенства мою прощальную речь. Но под конец я уперся в соображение, что, по всей вероятности, он просто не даст мне возможности ее произнести. Он настоящий мастер затыкать другим рот, причем самым грубым образом. Видно, лучше мне избрать первый путь и отныне не давать ему более ни повода, ни случая меня оскорбить.

Должен сказать, что, приняв это решение, я испытал огромное облегчение — будто камень с души упал. С помощью Святого Провидения мне, может быть, удастся до завершения нашего плавания не сталкиваться с ним лицом к лицу. Однако же мой первый долг, долг христианина, повелевал мне простить его, хотя я уже хорошо понимал, какое это чудовище. И я сумел исполнить свой долг, правда, мне пришлось хорошенько помолиться и поразмышлять о той ужасной участи, которая ожидает его после того, как предстанет он перед престолом Всевышнего. Тут уж я признал в нем моего брата, в мыслях стал ему сторожем и помолился за нас обоих.

Исполнив свой долг, я, дабы немного отвлечься и развеяться, обратился мыслями к светской литературе и, подобно, скажем, герою «Робинзона Крузо», решил, что мне перво-наперво надлежит установить, какая же часть корабля составляет мои — как я в шутку назвал это — владения! Сюда входят моя каюта, коридор, куда из нее попадаешь, пассажирский салон, где я могу, набравшись смелости, подкрепляться пищей в присутствии леди и джентльменов, кои все были свидетелями моего унижения. Не заказаны мне также два необходимых помещения, имеющихся к услугам пассажиров, а также часть палубы, или шкафут, как называет ее Филлипс, которая тянется до белой линии у грот-мачты, отделяющей нас от простого люда — матросов и переселенцев. Сюда, на палубу, буду выходить в погожие дни подышать свежим воздухом. Здесь же, возможно, я могу познакомиться с кем-то из джентльменов — и дам тоже! — в ком я встречу больше к себе расположения. И здесь же — ибо мне известно, что он здесь регулярно прогуливается, — я упрочу и углублю мои дружеские отношения с мистером Тальботом. В сырую и ветреную погоду мне, конечно, придется довольствоваться коридором и отведенной мне каютой. И так я увидел, что даже если я и впредь буду ограничен лишь этими помещениями, то вполне смогу прожить предстоящие несколько месяцев без особых неудобств и, главное, сумею избежать самой страшной беды — уныния, постепенно сводящего с ума. Все наладится.