Рюбецаль

Игумен: … Так им и напишите, что в случае нарушения договорных обязательств мы как хозяйствующий субъект… (Делает стоящему не пороге Кириллу знак подойти; в трубку.) Одну минуту.

Кирилл (подходя, опускает голову и соответствующим образом складывает ладони): Ваше Высокопреподобие, благословите уйти.

Игумен (кивает и благословляет; продолжает в трубку): … Мы как хозяйствующий субъект в случае нарушения договорных обязательств не несем никакой материальной ответственности. Да, так им и напишите…

Кирилл возвращается в Москву вечерней электричкой.

В Минералогическом музее. Кирилл стоит перед витриной с колчеданами. Обознаться невозможно: это образец антонита с письменного стола Хааса; Хааса – потому что Кирилл не может и, видимо, никогда не сможет называть этот стол своим. Обращаясь к находящейся рядом Антонине Кирилл думает о том, что, как это ни парадоксально, Земля со всем, что на ней и в ней, не вечна, а человек вечен, потому что единственный из всего живого бессмертен. Единственный из всего живого, включая минералы, потому что они, конечно, живые. Кирилл смотрит на это невечное, смертное и живое, и говорит Антонине, не обещает, а просто сообщает, что всегда будет с ними.

Дома у Антонины. Кирилл стоит перед зеркалом в прихожей.

Кирилл: Медведь из Африки приехал на коньках.

Рефлекторно усмехается и понимает, что его голос раздается в этих стенах впервые за четыре года.

Кирилл набирает телефонный номер.

Отец: Слушаю.

Кирилл: Алексей Глебович? Здравствуйте, это Кирилл.

Отец: Кирилл?!.. Господи, как я давно тебя не слышал! Как… как ты?

Кирилл: Спасибо, все хорошо. Простите, что не позвонил раньше. Я, собственно, звоню, чтобы…

Отец (на подъеме): Говори мне «ты»!

Кирилл: Я звоню, чтобы поблагодарить… тебя за адвоката.

Отец: Какого адвоката?

Кирилл: Разве адвоката нанял не ты?

Отец (почти кричит): Какого адвоката, Кирилл, о чем ты? Что случилось? Где ты? Тебе грозит тюрьма?

Кирилл: Все уже позади, не важно. Все обошлось. Значит, это не ты…

Отец: Какого адвоката, что обошлось? Кирилл?!

Кирилл: Не волнуйся, папа, все действительно позади. До свидания. Папа.

Отец (растерянно и немного недовольно): До свидания. Звони… вообще…

Кирилл: Я буду звонить. Непременно. (Кладет трубку, тут же снова поднимает и набирает номер матери; едва дождавшись ее «алло».) Я только что говорил с отцом, он уверяет, что не нанимал мне адвоката, и вообще не в курсе. Может, ты объяснишь?

В трубке слышно, как мать сглатывает, слышно даже, как она молчит; Кирилл ловит себя на том, что никогда прежде не слышал ее молчания как чего-то, что можно услышать.

Мать: Твой отец действительно ничего не знает. У него больное сердце, я не стала ему говорить. Я взяла ссуду в банке. Видишь ли, надо было еще заплатить, чтобы тебя не поместили в одну камеру с теми, ну, кто по уголовным статьям. И за твой супрастин. На залог… на залог уже не хватило.

Кирилл: На какой срок ты взяла кредит?

Мать: На год.

Кирилл: И какая процентная ставка?

Мать: Двадцать процентов. Я уже начала откладывать.

Кирилл: Не надо. Я буду ежемесячно вносить – в конце концов, деньги потрачены на меня.

Кирилл терпеливо ждет – после вызванного, не иначе, шоком молчания – материного «спасибо». Наконец он перестает ждать и уже хочет прощаться.

Мать: В четверг у нас открывается международная конференция по русской религиозной философии. О Бердяеве сразу несколько докладов… весьма любопытных… Думаю, тебе было бы интересно.

Кирилл: Спасибо, я приду.

Мать: Приходи.

Кирилл готовится поступать в аспирантуру. По субботам он бывает в театре. Как зритель. По воскресеньям ходит к литургии, а оставшуюся часть дня проводит у матери.

У матери.

Мать: Знаешь, с тех пор как я здесь одна, я иногда по вечерам, только не смейся, перечитываю поэзию. Вчера вот открыла Блока – я его очень любила в юности – и поняла, какие строчки поставила бы эпиграфом, если бы писала роман о тебе.

Кирилл: Ну и какие?

Мать: Что ты сразу набычился? Очень известные строчки… «О, я хочу безумно жить: / Всё сущее – увековечить, / Безличное – вочеловечить, / Несбывшееся – воплотить!»

Кирилл: С чего ты взяла, что я хочу безумно жить? Уж кто-кто, а я хочу жить спокойно.

Мать: Почти за четверть века все-таки можно о собственном сыне кое-что узнать.

Кирилл: Ты знаешь обо мне не больше, чем я сам о себе знаю. А я о себе не знаю ничего.

Мать (усмехаясь): Ну, разумеется. Все лет до двадцати пяти считают себя загадочнее остального человечества.

Кирилл: Каждый человек загадочнее остального человечества.

Мать (помолчав): Ты совсем не глуп.

Кирилл: Спасибо. Мне лестно, что ты уже не считаешь меня дебилом, как минуту назад.

Мать: А раз ты не дебил – как минуту назад, – то сам и поймешь, почему эти строчки Блок сочинил о тебе. Ой, совсем забыла: тебе же пришло письмо из Германии! (Вставая и идя в комнату.) Выпишись уже наконец из этой квартиры, чтобы я впредь не передавала тебе почту!

Через несколько минут Кирилл вскрывает конверт, на котором в качестве отправителя указан Клаус Хаас – разумеется, не отец Антонины, а старший сын ее сводного брата.