Рюбецаль

Кирилл нехотя отрывается от доски и подходит к воротам. Некоторое время оба молчат.

Мать: Я не хотела, чтобы тебя увозили. А он говорит, врач на «Скорой»: да вы что, острый психоз…

Кирилл (уточняя, ровно): В диагнозе у меня написано: «посттравматическое стрессовое расстройство».

Мать: … Это соседи их вызвали. А на следующий день пришла, а меня к тебе не пустили, сказали: ты еще спишь. (Меняя тон.) С другой стороны, если бы ты не оказался в больнице, ты не встретил бы того священника и твоя жизнь не изменилась бы столь радикальным и, как ты, конечно, полагаешь, счастливым образом. Не скажу, что я эти изменения приветствую, но… в конце концов, ты давно к этому шел.

Кирилл (без всякого выражения): Ты так думаешь?

Мимо проходят двое монахов, бросают взгляд на Кирилла, здороваются с матерью, мать механически здоровается в ответ.

Мать (испытующе): Ты не рад, что я приехала?

Кирилл (эта беззастенчивая прямота ему и досадна, и забавна; и в его невольной улыбке досада): Я не сержусь на тебя, мам. Тем более за больницу. Хотя я после выписки не звонил, это не значит, что я о тебе не думал. (Мать – так же невольно – усмехается.) И вот недавно, здесь, до меня вдруг дошло, что ты никогда не попросишь у меня прощения.

Мать (неподдельно изумившись): Прощения? У тебя?

Кирилл (как бы не замечая): Ведь я всегда этого ждал. Ждал, что ты попросишь прощения не за какие-то отдельные слова, в которых часто была доля правды, а за… Ну да не важно. В общем, как только я понял, что ты никогда не попросишь у меня прощения… я тебя по-настоящему простил.

Мать (ядовито): Простил? Даже так?

Кирилл: Извини, мам, мне надо вернуться к работе. Я здесь своим временем не распоряжаюсь.

Ему кажется, что он говорит спокойно и даже нежно. Уйти надо не то чтобы хозяином положения, не то чтобы победителем, не то чтобы праведником – надо просто уйти именно сейчас и ни минутой позже.

Мать (глухо): Я скучаю по тебе, Кира.

Минута упущена.

Кирилл: Я по тебе тоже скучал. Там. В дурдоме. И в СИЗО. А здесь не скучаю.

Кирилл чувствует, что глаза у него мокрые, но почему-то не воспринимает эти слезы как плач – точно так же он прежде не воспринимал как плач усиленную секрецию слезных желез под воздействием аллергена. Кстати, аллергия у него почти прошла после суда.

Кирилл разворачивается и уходит, успевая поймать ту же не то растерянность, не то опаску, с которой она смотрела на него через прутья в другом, столь же нехарактерном для нее месте.

Трудники ночуют в вагончиках на территории монастыря – отремонтированных жилых помещений все-таки еще не хватает. Столуются они в трапезной с монахами и послушниками. Кроме ограничений, обусловленных элементарными правилами благочестия, монастырский устав их соблюдать не обязывают. Присутствие на службах – по желанию. Кирилл пока не пропустил ни одной вечерни и ни одной литургии, старается не пропускать и утрень. Он старается выполнять любые поручения, не споря, не настаивая, не доказывая, хотя благодаря Ваниной «фирме» кое в чем разбирается получше братии. Он старается не заглядывать в завтрашний день. Он старается вообще не думать.

На кем-то пожертвованном монастырю старом уазике инок Симеон и Кирилл едут в поселок за бетонными смесями. Кирилла дали в сопровождающие, поскольку, во‑первых, он пусть не доказал, но все же показал свою осведомленность по части того, стройтовары каких марок брать можно, а каких – ни за что, и, во‑вторых, поскольку после июльских дождей колеса вязнут чуть не до половины и машину уж один-то раз точно придется толкать. Инок Симеон старше Кирилла на шесть лет.

На обратном пути. Симеон за рулем, Кирилл рядом.

Кирилл: Как ты к этому пришел?

Симеон: Я был инструктором по полетам на параплане. Однажды летел один, без ученика, – я каждую возможность полетать использовал, жизни без этого не представлял. Внезапный порыв ветра – тут никогда всего не просчитаешь. Упал с тридцати метров. Позвоночник – в нескольких местах, обе ноги, сотрясение мозга. Все-таки собрали. Потом год в инвалидном кресле. Я тогда не молился, просто решил, что, если Бог поставит меня на ноги, посвящу Ему жизнь. Еще через полгода я уже ходил без костылей. Ну и вот…

Кирилл: И ты никогда не жалел?..

Симеон: О том, что дал такой обет? Жалел. (Проходит поворот.) Бывает трудно. Очень. Тому, кто не начинал, невозможно это оценить. Так что, да, были моменты.

Кириллу хочется уточнить, были или бывают, но он чувствует установленные границы. Симеон выглядит таким же невозмутимым, как всегда, и, однако, Кирилл сожалеет о том, что навел его на воспоминания о «моментах».

Кирилл (с нажимом): Но все-таки здесь Христос ближе.

Симеон (не задумываясь): Нет такого места, где Христос ближе.

Машина переваливается и вообще продвигается с большей натугой, чем еще только что, колеса явно буксуют. Симеон давит на газ, но слышно только надсадное жужжание колес.

Симеон: Ну все, завязли. (Распахивает дверцу.) Это место там, где ты.

Из-за двери кельи-кабинета до Кирилла доносится голос игумена, разговаривающего по телефону, – значит, постучаться можно.