Рюрик

Ключевой фигурой в русской историографии второй половины XVIII века можно считать Августа Людвига Шлёцера (1735–1809)[79]. Он учился в Виттенбергском и Гёттингенском университетах, в 1761–1767 годах жил и работал в России (адъюнкт истории Петербургской академии наук с 1762 года, профессор истории и статистики с 1765-го), а потом вернулся в Германию, где был профессором Гёттингенского университета. В 1768 году Шлёцер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских летописей (касающийся Нестора и русской истории)», а затем создал фундаментальный труд «Нестор», который увидел свет в Германии в пяти томах в 1802–1809 годах, а в переводе на русский язык был опубликован в трех частях в 1809–1819 годах. Главной своей задачей Шлёцер считал «воссоздание истинного Нестора», то есть реконструкцию «Повести временных лет» в ее как бы «первоначальном» виде. Это была чисто источниковедческая, текстологическая задача, и таким образом Шлёцер по сути стал основоположником научного изучения русских летописей. Шлёцер не без оснований полагал, что русские летописи требуют научно-критического рассмотрения, поскольку они подвергались неоднократным изменениям и редакциям. С точки зрения современной науки задача Шлёцера по «воссозданию Нестора» кажется несколько наивной, но для того времени это был крупный шаг вперед. Научный подход к главному источнику по истории Древней Руси позволил Шлёцеру весьма презрительно отзываться о своих предшественниках и коллегах. По мнению Шлёцера, русская история до него была практически не разработана, а ученых, владевших соответствующей методикой и знавших основные иностранные языки, якобы не было. К Татищеву Шлёцер относился довольно пренебрежительно, позволяя себе некорректные высказывания типа «татищевские бредни» в отношении рассуждений Василия Никитича о древнейшей истории Европы. Стоит ли говорить, что и Иоакимовскую летопись он не признавал достоверной? Впрочем, в категорию «бредней» у него попадали и некоторые памятники, источниковедческое значение которых было оценено позднее. Так, например, этот заклятый, по определению советских историков, норманист считал скандинавские саги «глупыми выдумками» и предлагал «выбросить эти исландские бредни из всей русской древнейшей истории».

В варягах и Рюрике, вслед за Байером и Миллером, Шлёцер видел конечно же скандинавов, причем эта мысль была облечена им в самую крайнюю форму. Шлёцер писал, что «скандинавы, или норманны в пространном смысле основали русскую державу»[80], а до их прихода местные племена якобы жили без всякого управления, «подобно зверям и птицам» (в этом отношении он, видимо, опирался на известную фразу «Повести временных лет» о том, что древляне и некоторые другие восточнославянские племена жили «зверинским образом», понимая ее буквально). Таким образом, получалось, что именно норманны основали Древнерусское государство; взгляд для того времени вполне объяснимый, если считать, что государство — дело рук конкретных людей.

По поводу происхождения слова «Русь» Шлёцер высказал гипотезу о том, что оно могло восходить (через финское посредничество) к шведскому названию Рослаген. Идея о происхождении финского названия шведов от этого топонима уже фигурировала в шведской науке XVII века у выдающегося филолога Юхана Буреуса. Рослаген — часть береговой полосы шведской провинции Упланд, жители которой издавна строили корабли для морских плаваний. Таким образом, вероятный первоисточник финского обозначения шведов был найден.

Важно то, что именно Шлёцер заложил основу сопоставления сказания о призвании варягов с похожими легендами других народов, отметив ирландскую параллель — рассказ о приходе в Ирландию в IX веке трех братьев из Норвегии (впоследствии такие параллели были многократно умножены, о чем речь впереди). Шлёцер великолепно уловил и основное направление будущих околонорманистских споров и блестяще выразил их суть: «Худо понимаемая любовь к отечеству подавляет всякое критическое и беспристрастное обрабатывание истории… Если Миллеру запрещают произнести речь о варягах потому лишь, что там варяги выводятся из Швеции; если для России считают унижением то, что Рюрик, Синеус и Трувор были морскими разбойниками, то никакой прогресс в историографии невозможен». Шлёцер, конечно, не прав, называя первых русских князей «разбойниками» — как не были только разбойниками ни Эрик Рыжий, ни Кнут Великий, ни Вильгельм Завоеватель, ни другие известные деятели эпохи викингов, — но относительно норманнской «проблемы», и сейчас продолжающей будоражить некоторые общественные круги, его мнение оказалось вполне справедливым. Другое дело, что крайность Шлёцера во взглядах на происхождение Русского государства ставила под удар всю «норманистскую» аргументацию.