РОБЕРТ ФУЛГАМ

Теперь я узнал парнишку. Он из семьи переселенцев, «лодочных» беженцев из Вьетнама. В прошлом году квакеры помогли им обосноваться по соседству. Мальчуган заходил ко мне вместе с сестрами и братьями в канун Дня всех святых, и я давал им гостинцы. Зовут мальчика Хон Дук, ему лет восемь. Тогда он был в наряде волхва: в купальном халате и с кухонным полотенцем на голове.

– Ну так хочешь послушать гимны?

Я кивнул и поискал глазами остальных юных беженцев – те, наверное, спрятались в кустах и готовы присоединиться к своему предводителю, чтобы исполнить октетом торжественную песнь.

– Конечно, хочу! Хор-то твой где?

– А хор – это я.

И он громко – что было сил – заверещал про звонкие бубенцы и сани с лошадкой. Затем с не меньшим усердием исполнил свою интерпретацию гимна о поющих ангелах. И наконец прозвучала «О, тихая ночь» – нежно и благоговейно. Последние слова – «Спите в божественном покое» – он вывел, закрыв глаза, запрокинув голову – вложив всю душу в песню, которая лилась в надвигавшуюся ночь.

Глаза мои увлажнились, я был потрясен выступлением. Вынул из бумажника пять долларов и опустил в пакет. В ответ он извлек из кармана наполовину обломанный леденец на палочке и величаво протянул мне. Состроив напоследок веселую рожицу, он повернулся, сбежал с крыльца, прокричал «БЛАГОСЛОВИ ТЕБЯ БОГ!», потом «УГОСТИ, НЕ ТО ПРОУЧИМ!» – и был таков.

Что же за малыш в маске Санта-Клауса приходил ко мне? Это Хон Дук – солист, поющий за весь хор и несущий Рождество из дома в дом.

Откровенно говоря, к этому празднику я отношусь с легкой иронией. Не нахожу в нем особого смысла. Выдумка – и больше ничего. Давным-давно, когда впервые услышал о Санта-Клаусе, не поверил этой сказке и с тех пор в душе всегда посмеиваюсь над ней. Ну что за глупость – петь про какую-то лошадку, запряженную в какие-то там сани. Лично я никогда не видел таких саней и уж тем более не ездил в них. И каштаны на огне никогда не жарил. А дай мне каштаны – даже не знал бы, что с ними делать. Между прочим, говорят, ничего хорошего в них нет. Странствующие волхвы, по-моему, публика весьма сомнительная, а пастухи, которые всю жизнь бродят со своим стадом, мне кажутся большими чудаками. Ни разу не видел я ни одного ангела, да и дев непорочных не слишком много встречал. Рождение нового царя меня не волнует; меня вполне устроил бы новый президент. От младенцев и северных оленей только вонь: уж я-то занимался и с теми, и с другими и знаю, что говорю. А городишко Вифлеем, по словам побывавших там, просто дыра.

Как воспевать то, чего никогда не видел, не делал или не хотел? Как грезить о белоснежном Рождестве, которого в жизни своей не знал? Рождество больше похоже на сказку. Но все же... Я уже стар и потому не верю в эту сказку – но молод еще и потому не могу разувериться в ней совсем. Не могу. радоваться этому празднику, потому что я циник,– но и стоять в стороне не получается, потому что даже мне этот праздник нужен.

«Угости, не то проучим!» Маленький Санта-Клаус убежал, а меня душили смех и слезы сразу и охватывало особое, ни с чем не сравнимое чувство, что ко мне снова, как когда-то, пришло настоящее Рождество. Среди зимы в мой домишко прямо по дымоходу спускается волшёбник – Хон Дук. Он, как и я, не слишком хорошо понимает все тонкости Рождества, но дух праздника он уловил безошибочно: можно отдыхать и веселитеся, радоваться и праздновать – где бы ты ни жил и как бы ты ни жил. «А хор – это я», - говорит Хон Дук. «Рождество-то твое где?» – спрашиваю себя мысленно. «Рождество – это я», – отвечает эхо. Это я. Оно – во мне самом. Я запрокидываю голову, закрываю глаза и, решившись, громко, сколько есть сил, пою всё, что могу припомнить.

По преданию, однажды ночью Бог послал на Землю младенца, чтобы люди смогли познать надежду и радости. Я не сказал бы, что верю в это без оглядки или что верю во всё, чем обросла эта легенда за две тысячи лет. Но я твердо верю в Хон Дука, что поет за весь рождественский хор и кричит: «Угости, не то проучим!» то на одном пороге, то на другом. Не знаю, кто или что послало его нам. Но знаю, что прихотливая проказница-судьба меня проучила, заманив в хор, где и я запел о радости и надежде. И явился мне младенец, и угостил меня Рождеством.

Раз уж речь зашла о подарках, напомню об одном правиле. Вообще это правило даже не мое. Впервые я о нем услышал на рождественском вечере в каком-то учреждении от очень раздраженного и недовольного человека с ярко выраженными симптомами бурно прогрессирующего стяжательства. Развернув свой изящно упакованный, простенький подарок, что лежал среди прочих под учрежденческой елкой, он, ни к кому не обращаясь, сокрушенно изрек: