Робеспьер

В данный момент Робеспьер остаётся активным участником происходящего. Безусловно, после выступления у Якобинцев вечером 10 августа, он реже бывает в клубе и берёт там слово только один раз в течение оставшихся дней месяца. Что касается его "Защитника Конституции", он публикует последний номер 20 августа. Он считает, что главные решения теперь принимаются в Ратуше, где заседает могущественный обновлённый муниципалитет, который больше не является муниципалитетом Петиона, несмотря на то, что он всё ещё официально занимает должность мэра. Муниципалитет собирает представителей, которых каждая из сорока восьми секций города направила туда в начале восстания, и где Робеспьер – один из избранных от секции Вандом. Снова он ощущает себя уполномоченным; для него, Законодательное собрание потеряло доверие, а Коммуна более способна законно выражать желания народа, вновь овладевшего суверенитетом. Её роль, пишет он, заключается в том, чтобы обеспечивать "общественное спасение и свободу"; для этого она нуждается "во всех полномочиях, которые народ ей передал в момент, когда он был вынужден возобновить осуществление своих прав". Это ещё одна причина для противостояния с Бриссо и мотив ссоры с Петионом.

Робеспьер всецело господствовал в Коммуне, как его в этом обвиняли? Несколько недель спустя, ещё полный гнева, Луве рассказывает о сцене, которая разворачивалась там 12 августа: "Входит какой-то человек, и вдруг в собрании происходит большое движение. Смотрю и едва верю глазам своим… То был он, то был Робеспьер. Он шёл занять место среди нас. Нет, я ошибаюсь, он шёл занять место уже в президиуме. С того времени он уже не признавал равенства"[171]. Следует ли верить другу Бриссо? Следует ли согласиться с Робеспьером, который объясняет, что приблизился к президиуму для проверки своих полномочий? Петион, со своей стороны, также разоблачает "влияние" Робеспьера. Он едва ли более беспристрастен, чем Луве, но как этому не поверить, даже если также помнить о влиянии Бийо-Варенна, Тальена и Колло д'Эрбуа? В августе Робеспьер активно участвует в работе над постановлениями Коммуны и составляет некоторые из них. Неоднократно также именно он предстаёт перед законодателями, чтобы заставить принять её чаяния: откажитесь от реорганизации парижского департамента, ибо "после великого деяния, которым народ-суверен только что отвоевал свою свободу и вашу собственную, не может существовать промежуточного звена между народом и вами" (12 августа); отомстите за народ, придав его врагов суду "комиссаров, набранных в каждой секции" (15 августа); согласитесь, чтобы новый департамент занимался только взносами (22 августа). Это "воля народа".

Робеспьер не хочет иной ответственности. Он убеждён, что именно в Коммуне поставлено на карту будущее Революции. Когда он не находится там, то он часто посещает свою секцию, чтобы также стать в случае необходимости её глашатаем; именно от своего имени 14 августа он предлагает Собранию воздвигнуть вместо королевской статуи на Вандомской площади "пирамиду в честь граждан, погибших 10-го, сражаясь за свободу". Его рассматривают в контексте другой возможной деятельности. Дантон, теперь министр юстиции, зовёт его в судебный совет, учреждённый под его властью: "Это будет только три раза в неделю и в течение некоторого времени с утра, когда мы будем собираться", - пишет он Робеспьеру; тот отклоняет это предложение. Избиратели выдвигают его в президиум чрезвычайного трибунала, говорится "от 17 августа", обязанного преследовать "заговорщиков", побеждённых 10 августа; он также отказывается. Но, начиная с первых дней сентября, новая задача отдаляет его от Ратуши. Нужно избрать Конвент.

Народ – это выход

Уже на следующий день после 10 августа Робеспьер спрашивает себя, какой выход найти из кризиса, как выйти из него, чтобы начать работу над Конституцией, как выиграть войну. Стоит ли возлагать все свои надежды на Конвент? Робеспьер надеется и уповает на это; конечно, он предпочёл бы, чтобы Конвент был избран прямыми выборами, посредством первичных собраний, а не "избирательными собраниями", объединяющими только "выборщиков" (второй степени). Но главное, чтобы цензовые различия, упразднения которых он требовал в период Учредительного собрания, исчезли, и чтобы избранные воплощали дух Революции. Выход также заключается в республике? До сих пор Робеспьер опасался этого слова, так как, по его мнению, оно может ввести в заблуждение и привести к режиму менее свободному, чем монархия: военная диктатура, так называемая федеративная республика – он едва ли высоко оценивает американскую Конституцию. До сентября Робеспьер остаётся осторожным; он довольствуется требованием конца королевской власти и, в особенности, уважения к народному суверенитету.