Как не увидеть в этой похвале демократии, атаки, одновременно проведённой против короля, некоторых военачальников, правой части Собрания и… бриссотинцев? К тому же, в конце выступления разве Робеспьер не возобновляет своего знаменитого предложения 1791 г., предложения об отказе от переизбрания? Он требует этого от законодателей, а также от бывших членов Учредительного собрания. Именно такой ценой будет учреждено "новое, чистое, неподкупное собрание". Бриссо и Инар ясно поняли его цели: недовольные обвинением Собрания, они выступают против речей Антуана и Робеспьера в соперничающем клубе Единства, однако, не доходя до того, чтобы требовать привлечения к ответственности ораторов, как они на это рассчитывали в тот момент.
Несмотря на сдержанность депутатов, призыв к лишению прав короля растёт. Он снова настигает Собрание в обращениях муниципалитетов, клубов и граждан Нормандии, Прованса и Бургундии. В Париже движение усиливается в конце июля, когда распространяется бестактный и высокомерный манифест герцога Брауншвейгского, командующего "объединённой армией" Австрии и Прусии, который угрожает столице военной расправой, если малейшее оскорбление будет нанесено королю и его семье. Привязанное к Конституции, большинство Собрания медлит; 3 августа оно отказывается обсудить лишение прав, которого требует петиция Парижской Коммуны, зачитанная Петионом, её мэром; 8-го оно наконец высказывается о судьбе Лафайета, но лишь для того, чтобы отказаться от привлечения его к ответственности. Собрание опасается Парижа, и ходят слухи о его переезде в Руан или Амьен…
Не участвуя в организации восстания, Робеспьер форсирует и одобряет его. В ночь с 9 на 10 августа 1792 г., национальные гвардейцы, граждане секций и федераты, прибывшие из департаментов, собираются по сигналу набата; они направляются к Тюильри, где, после надежды на братание, разыгрывается ужасная битва и становится причиной, вероятно, более тысячи жертв. Дворец и трон смели с силой, с яростью, каких Революция ещё не знала; и со стороны короля, и со стороны народа у 10 августа есть свои мученики. Перед лицом восстания, Собрание берёт Людовика XVI и его семью под свою защиту, оно "временно" приостанавливает монархию и созывает Конвент, избранный посредством всеобщего мужского избирательного права. Оно отчасти признаёт произошедшее, не разделяя воодушевления Робеспьера, который в своей газете прославляет "мужественное сопротивление угнетению"[168]
. В последнем номере "Защитника Конституции", который он почти полностью посвятил этому событию, он старается его узаконить и сделать из него национальное восстание, чтобы убедить департаменты в его необходимости: "Весь народ в целом осуществлял, таким образом, свои права"[169], пишет он; он "осуществил свой признанный суверенитет и развернул свою власть и свое правосудие, чтобы обеспечить свое спасение и свое счастье"[170]. Что касается Лафайета, он перешёл в стан врага.Радикализм речи Робеспьера не стоит недооценивать; его фразы имели сильное влияние; согласно ему, 10 августа открывает революционную интермедию, которая, ещё больше, чем в 1789 г., призывает граждан играть главную политическую роль. Он определяет её в своей газете: "народ" должен привести депутатов "к абсолютной невозможности вредить свободе", затем избрать представителей в Конвент, и направлять их в подготовке к составлению новой Конституции. Он должен также продолжить битву: "Отныне вы находитесь в состоянии войны с вашими угнетателями, - пишет он. – Вы не получите мира до тех пор, пока вы их не покараете. […] Пусть они все падут под мечом законов. Милосердие, которое их прощает, варварское; это преступление против человечности". В этой фразе нет никаких призывов к убийству. На следующий день после смертельной битвы 10 августа, в то время, как на границах война, здесь следует прочитывать отказ от нового закона об амнистии; простить врагов народа, объясняет Робеспьер, это значит призвать к повторению их преступлений и помешать восстановлению конституционного порядка, наконец стабилизировавшегося. Это значит повторить ошибку Учредительного собрания и провал Законодательного. Но все ли его читатели поняли это именно так?