Робеспьер

То, что защищает Робеспьер, это концепция прав человека, отстаиваемая меньшинством, которую он разделяет с Петионом, Бюзо и Грегуаром. Он заявляет о своих позициях с осени и зимы 1789 г., когда Учредительное собрание занимается определением границ гражданства. В течение недель, последовавших за октябрьскими днями, на следующий день после убийства булочника Франсуа и принятия закона о военном положении, он поднимается на трибуну, чтобы высказаться в поддержку тезиса, что никто из достигших совершеннолетия людей не может быть лишён своего "права претендовать на все степени представительства" (22 октября). Заседание бурное. Обездоленные внушают страх, а те, кто говорит в их пользу, раздражают. "Его перебили, - рассказывает журналист, - он продолжил; его перебили снова; он спустился с трибуны и больше не захотел туда подниматься". Его битва проиграна. И всё же, в последующие месяцы он не прекращает выступать против цензового принципа: принципа, который выделяет среди совершеннолетних избранную часть "активных граждан", допущенных к голосованию, так как они платят налог, равный жалованью за три рабочих дня; принципа, который требует более высокого ценза, чтобы оказаться в категории "избирателей" (второй степени), а также запланированного Учредительным собранием ценза ещё более значительного для получения доступа к законодательным функциям – серебряной марки. Как депутаты, - неоднократно повторяет он, - избранные всеми гражданами королевства, могли бы лишить одну часть тех, кто их назначил, одного из их самых главных прав? Поступить таким образом – не значит ли это возвысить "аристократию богатства" (он заимствует формулировку аббата Грегуара) на руинах "феодальной аристократии"? Однако, в отличие от Кондорсе или Олимпии де Гуж, он никогда не высказывается в пользу женского избирательного права.

Равенство между совершеннолетними гражданами-мужчинами – вот цель борьбы, которую он с упорством ведёт ежедневно. Вспоминая свои академические и юридические битвы против "предрассудков", он, как и другие, проповедует доступ к гражданским правам для актёров, протестантов и евреев; говоря об этих последних, он восклицает: "Вернём им счастье, родину, добродетель, возвращая им достоинство людей и граждан; подумаем, что никогда не может называться политикой, что бы не говорили, осуждение на унижение и угнетение множества людей, живущих среди нас" (23 декабря). Если эта идея без затруднений признана в отношении актёров и протестантов, то еврейский вопрос вызвал разногласия, и понадобится ещё несколько месяцев, чтобы евреев признали полноправными гражданами. Равенство – это принцип. В июне 1790 г. Робеспьер выражает радость по поводу отмены потомственного дворянства, даже если и сожалеет, что не смог поспособствовать этому лично; в последующие дни, чтобы избежать всяких недоразумений, этот человек из третьего сословия убирает приставку из своей подписи. Он становится Максимилианом Робеспьером. Многие дворяне и мещане постепенно делают то же самое, или объединяют приставку со своим именем: бывший адвокат Совета д'Антон становится Дантоном, а бывший маркиз д'Ау – Дау.

Робеспьер относится к тем немногочисленным депутатам, кто возвращается, как только это возможно, к условиям ценза, принятым осенью 1789 г. Он знает, что в Париже, а также в провинции, они вызывают активные обсуждения. В Учредительном собрании Робеспьер никогда не складывает оружия и всё больше восстанавливает других против себя; он даже вызывает негодование. 25 января 1790 г., воспользовавшись дебатами о налоговой реформе, он обращает внимание, что в провинции налоги – преимущественно косвенные; так как избирательный ценз определяется без учёта прямых налогов, таким образом, там будет меньше активных граждан. Напоминая о необходимости равенства между различными регионами Франции, он требует, чтобы, в ожидании унификации системы налогообложения, все граждане, которые платят любой налог, были бы допущены к "осуществлению всей полноты политических прав и […] ко всем государственным должностям, без какого-либо различия, кроме различия добродетелей и талантов"[93]. Это ловко, но никого не одурачивает. 18 апреля он напоминает, что "это подлинный скандал – спорить с гражданином о его качестве как гражданина". За этим утверждением ничего не последовало. 23 октября он отпускает реплику что, "никто, даже законодатель, не имеет права устанавливать границы, за которыми нельзя уже быть гражданином"[94]. Ничто не помогает.