Робеспьер

И всё же, Робеспьер не сдаётся. Он не мыслит новый режим без национального суверенитета, а национальный суверенитет без гражданского равенства для всех совершеннолетних мужчин. 5 декабря 1790 г. Собрание должно обсуждать Национальную гвардию. Вопрос крайней важности; нужно ли превратить её во вспомогательную армию, готовую к бою? Или в несокрушимую силу из солдат-граждан, защитников свободы? Выходя за границы обсуждения, Робеспьер считает правильным добиться признания, что каждый совершеннолетний мужчина вправе носить оружие, по крайней мере, для защиты свободы, является он "активным гражданином" или нет. Это могло бы быть первым шагом. Он начинает: "Любой гражданин, богатый или бедный, имеет право быть национальным гвардейцем, во имя прав человека…" Тотчас же Малуэ, Ле Шапелье, Демёнье, Рабо Сент-Этьен и многие другие протестуют: "Это неблагоразумно, требовать того, что он требует". "Это было бы средством вооружить войско бродяг". "Несмолкающий шум" прерывает оратора. Он отступает.

Несмотря на это, якобинцы будут его слушать. Вечером 5 декабря 1790 г. Робеспьер представляет им свою речь. Но, когда гнев воспламеняет его слова, когда он ставит под сомнение декреты, только что принятые Собранием, председатель собрания клуба, Мирабо, прерывает его. Тогда в зале поднимается ужасный шум. Мирабо, который не может добиться того, чтобы быть услышанным, нервничает и тщетно размахивает своим звонком. Спокойствие не восстанавливается. От безысходности, театральным жестом, какие он хранил про запас, он встаёт на своё кресло и восклицает, как если бы он был воплощением закона, который нужно защитить: "Пусть все мои коллеги окружат меня". Около тридцати членов клуба приближаются к нему; это очень мало. Робеспьер одолевает его и продолжает говорить, к великому огорчению Мирабо. Между этими двумя людьми, отдалившимися друг от друга в течение весны, доверие и уважение принадлежат прошлому.

Робеспьер осознаёт важность своей борьбы. Он хочет продолжить её в пространстве общественного мнения. В середине декабря 1790 г. он публикует семьдесят восемь страниц своей "Речи об организации Национальной гвардии". Он уверен, что его текст может убеждать, и он прав; это важная веха в росте его популярности у нации, так как текст позволяет ему наладить связи с патриотами Лилля, Версаля или Марселя… Снова возвращаясь к принципам, он повторно излагает свои требования, даже если он утверждает, что не хочет возвращаться к вопросу о предоставлении права голоса только одной части граждан. Но как можно было бы этому поверить? Разве, за этой защитой права носить оружие, нет здесь идеи, которая, пишет он, "в основном, служит фундаментом нерушимого права, бессмертного долга следить за своей собственной безопасностью"? Согласно его позиции, "все граждане, достигшие возраста, в котором можно носить оружие" должны быть приняты в Национальную гвардию; "в государстве, где одна часть нации вооружена, а другая нет, - объясняет он, - первая является хозяйкой участи второй". Гражданская борьба кажется более значительной, когда, обращаясь к своим противникам, он требует, чтобы они прекратили клеветать на народ и обвиняет: "Именно вы несправедливы и коррумпированы; богатые касты вы хотите наделить своей властью. Именно народ добр, терпелив, великодушен". Робеспьер, как и Руссо, хочет верить в этот "народ", который представляется ему чистым и настоящим, как сама природа. Это слово, из-за своей многозначности, позволяет разоблачать эгоистов по рождению и по имущественному положению; депутат знает, как использовать его в политическом смысле.

Если Национальная гвардия объединяет всех мужчин в возрасте, в котором можно носить оружие, пишет Робеспьер, если она защищает от всякого влияния исполнительной власти, если она свободно назначает своих командующих и занимается только внутренними делами, то только на этих условиях она может обеспечить "исполнение законов", блюсти права нации, противостоять королевской армии, никогда не имея возможности самой угнетать свободу; она также может препятствовать всякой вражеской атаке. Она – свобода и мир. Речь, которая заканчивается проектом декрета, оставшегося лишь на бумаге, объединяет всё, за что борется член Учредительного собрания: его похвальное слово народу-суверену и простому народу, его разоблачение амбиций исполнительной власти, его ожидание обещанного политического равенства. Идеал сводится к формулировке с исключительной судьбой, которую он предложил написать на груди и на знамёнах национальных гвардейцев: "Французский народ, - и снизу: свобода, равенство, братство".