Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47

Сергей Станиславович поначалу долго отнекивался. Бурчал. Ворчал. Даже отчаянно кричал в трубку: «А про айфоны в СССР вам не рассказать?!» Но тем не менее согласился. Накануне Оксана Анатольевна тщательно протёрла пыль в своей квартире — да, Родин переехал к ней со всеми своими потрохами — и распихала по шкафам многочисленные тряпки, обувку, книги, журналы. Невесть откуда взявшийся футбольный мяч. И пару кроссовок сорок пятого размера. Эти-то откуда?! У Родина нога — сорокового. Надо бы выкинуть. Вероятно, какого-то предыдущего. Или не выкинуть, а отдать? А ну как они ему дороги? Засоскина никак не могла припомнить, у кого из её предыдущих мужей и просто сожителей был такой невероятный размер ноги.

— Мяч и кроссовки — отца Андрея![67] — пролил свет Родин.

— Точно! — шлёпнула себя по лбу Оксана. — А чего это ты его вдруг «отцом» назвал?

— Чтобы ты случайно с какими-нибудь другими Андреями не перепутала! Знаю я тебя! — захихикал рыжий, невероятно обаятельный (хотя и не слишком красивый) Родин. И побежал обнимать свою Оксану, которая безо всяких каблуков была выше его на хороших крепких полголовы[68].

Они очень шли друг другу. И собирались пожениться, как только Родин официально оформит развод с предыдущей женой. А Поцелуева — с предыдущим мужем. И то и другое было достаточно проблематично. Потому что законная супруга Сергея Станиславовича никак не хотела давать ему развод, шантажируя несовершеннолетней дочерью, хотя он всё, что можно было, оставил супруге и денег и времени на дочь не жалел. (Оксана, к чести её будь сказано, относилась к разнообразным детям отменно, в отличие от Татьяны Георгиевны, никаких приступов ревности не испытывала, на чувства для щенков из разнообразных помётов не скупилась и действовала в полном соответствии с парадигмой старого анекдота «он тебе что, помешает?!») А предыдущий муж Поцелуевой, с которым, как выяснилось, она просто-напросто забыла развестись, ни на что не претендовал, но был чёрт его знает где, и пока найти его не удавалось. Как же так, живя в эдаком грехе, они ещё умудрялись дружить со священником?

Отец Андрей не был карикатурным священником-ханжой, с огромным пузом и масляной рожей. Это был достаточно молодой ещё человек (сперва и Оксана, и Татьяна Георгиевна, когда Родин их только познакомил, думали, что отцу Андрею лет тридцать пять, максимум — сорок, но оказалось, что ему пятьдесят четыре года). Когда-то, в прошлой жизни, он окончил спецфакультет Рязанского военно-десантного училища. А потом… Ну да оставим непростой анамнез жизни отца Андрея. Важно то, что он был священник по духу, а не по букве. И заповедь «не прелюбодействуй» толковал не по форме, а по сути. И в состоянии Родин — Поцелуева состава прелюбодеяния не находил. Как-то у него и с Мальцевой была беседа на эту щекотливую тему. Причём по её, разумеется, инициативе. Настоящий священник никогда не будет вам навязывать своё общество, своё мнение. Не будет прессовать вас догмами. Да и задачи «привлечь в лоно церкви» у отца Андрея не было. А есть лоно у Бога — он и сам не знал. В чём честно и признавался. Но в то, что любовь есть Бог, — свято верил.

— Но я не могу понять, кого я люблю! — сердилась на отца Андрея Мальцева.

— Как не можешь? А дочь? — смеялся он.

— Дочь — это понятно.

— Так это и есть любовь. Любовь — это когда понятно. И это не обязательно плотская человеческая любовь. Плотская человеческая любовь — это лишь слабое отражение, эхо, если угодно. Или — приятная опция. Таковая аналогия даже уместней, если мы об отношениях между взрослыми половозрелыми людьми.

— Но мне непонятно! — чуть не топала ногой Татьяна Георгиевна. — Про мужиков.

— Раз непонятно, значит — никого и не любишь. Побудь одна. Побудь собой.

— Как я могу побыть одна? Как, если Муся — дочь Панина. Если я — начмед. У меня огромное количество ролей! Я — мама, врач, администратор, подруга, любовница… А кто я сама? Как мне разобраться?!

— Для начала — ты человек. И это всё для человека. А уж с кем ты спишь… Твои партнёры — не маленькие мальчики. И ты их к сексу не принуждаешь. Неужто ты пользуешься служебным положением, затаскивая в койку Денисова?! — делал шутовские «большие глаза» отец Андрей.

— Тьфу на тебя! Нет, конечно!

— Ты, Танька, заместила суть формой. Формами. Неплохими формами. Отменно сконструированными. Сшитыми по тебе. Все эти мужики — твои платья. Но ты ни с одним из них — не одно. Не едина.

— Я уже была едина. С Матвеем.

— Возможно, Бог и мир не дают вторых шансов, — покачивался в своём любимом кресле отец Андрей, стряхивая пепел в свою любимую, брендированную символикой ВДВ пепельницу.

— Это очень печально!

— Это не печально. Печально здесь разве то, что ты уже знаешь, что такое любовь. Ты знаешь, что такое, будучи вместе, быть собой. Но печаль — не тоска. Когда случится — если случится, — ты сразу поймёшь.

— Да, любовь — это когда понятно! — несколько саркастично повторила Татьяна Георгиевна. — Не слишком ты мне помог!

— А тебе и не надо помогать. Ты — молодая, красивая, здоровая. У тебя есть дочь.