Родился. Мыслил. Умер

Одна женщина попала туда по навету пушкинистов, которые не признавали ее атрибуции пушкинских рисунков и считали, что эти рисунки она сама нарисовала под Пушкина, а не получила в наследство от своей прабабушки, как уверяла. Эта “пиковая дама” знала наизусть всего “Евгения Онегина” и заставляла меня каждый день учить по одной новой строчке из него. В школе, я помню, терпеть не могла эту вещь: “Татьяна, русская душою, сама не зная почему”. А тут я даже увлеклась, и по ночам мне стала сниться возможная постановка этой вещи: все наши студийные Джульетты становятся Ольгами и Татьянами, а мальчики - Онегинами и Ленскими, если бывают три Гоголя, пять Пушкиных и десять Джульетт, почему бы не быть множеству Татьян?

Как-то ночью после большой дозы вколотого лекарства я вселилась в душу Пушкина и разгадала его замысел: Ольга и Татьяна - два полюса, одна не может быть другой, как невозможно было бы себе представить мою зануду-комсомолку сестру во всех перипетиях, произошедших со мной. А вот Ленский и Онегин - тут дело тонкое, Онегин чуть старше своего соседа и пытается вытравить из себя мальчишескую романтичность Ленского, но, убивая его физически, сам становится им. Парадокс: с возрастом Онегин должен был бы стать окончательным циником, расчетливым дельцом английского буржуазного типа, а он пускается во все тяжкие типичного романтического героя: участвует в декабристском заговоре, в результате выбирает самоизгнание и жизнь скитальца, а в конце пути отчаянно влюбляется в замужнюю даму. Где тот ригорист, который отчитывает влюбленную глупость молодости? Где тот циник, усмехавшийся над тяжелобольным дядюшкой? Его больше нет, убитый Ленский, “смертию смерть поправ”, преобразует Онегина. Когда я рассказала о своем замысле пушкиноведке из психушки, она была в диком восторге и, чтобы успокоиться, потребовала и себе дополнительную дозу успокоительного. Оказалось, что я не такая уж и дура, просто не повезло родиться с моим умом и моими талантами на заводской окраине.

Ко мне приходили с визитами и родители, и студийцы, уже забывшие о “темной”, которую сами же мне и устроили. Однажды пришел вдупель пьяный режиссер, которому донесли-таки о моем выкидыше, и стал каяться. Вставал на колени, целовал мне руки, обещал сделать из меня звезду, мне же было только противно от всего этого. Тогда он добавил еще градуса с санитарами, имевшими бесплатное пойло для лечения алкоголиков, вышел на улицу и стал орать непристойные песни под окнами: “Е-е-е… Я из окна нагая падала-а-а… падла я-я-я… Ой-ой-ой… Меня милый поднимал…” Но мне было на него наплевать, он остался персонажем шекспировских времен и не имел никакого отношения к моей новой жизни.

Все другие посетители мне были так же неинтересны, только докучали меня своими глупыми вопросами и историями о том, что происходит на воле. Но вот и кончился мой срок. После психушки возвращаться назад в околозаводское прошлое совсем не хотелось. У одной из палатных диссиденток оказался большой блат в деканате философского факультета, куда она и предложила мне подать документы на вечернее отделение, работать обещали пристроить там же лаборанткой. Шрамы на теле и душе постепенно затягивались, от экзаменов в школе я была освобождена по болезни, так что получилось, как в сказке: звери в яме сожрали друг друга, а лисичку-Ширли вытащили “зеленые” борцы за права диких животных и пустили со своим благословением на волю.

Зачем я все так долго рассказывала про свое детство и раннюю юность? Какое это отношение имеет к умершему бывшему мужу? Самое-пресамое непосредственное. Если бы я могла родиться в другой семье и вырасти в другом окружении, я бы это сделала, но мы не в силах изменить наше прошлое, а вот будущее уже во многом зависело от меня. Я должна была выбиться из того гетто, где прожили свою жизнь мои родители и где будут жить до конца своих лет мои бывшие одноклассники, а я - я буду богатой и счастливой.

На первом курсе я задавала себе вопрос, правильно ли я сориентировала себя, поступив на этот никому не нужный факультет, что я буду делать дальше в жизни с таким дурацким дипломом, кому нужна философия, кроме как для разговоров с моими подругами по психушке? Все занятия меня раздражали, бесили и прочее, успокаивало только то, что теперь при знакомстве с парнями и дяденьками я представлялась как студентка МГУ, а это уже кое-чего стоило, все понимали, что я не просто какая-нибудь, а штучка с запросами, это срабатывало, но крупная рыба все не клевала.