Родимая сторонка

— И ходить далеко не требуется. Чем Парашка, к примеру, не невеста тебе? Баба из себя видная, ни лицом, ни фигурой не уступит городской. Да одень ее по-городскому, так и не узнаешь, что колхозница. И работящая, и толк в ней есть. По всему району вон прославилась нынче как самолучшая картофелеводка. Мужик иной того не достигнет, чего она добилась…

Очевидно, желая предупредить мои возражения, заторопился:

— Ну, не девка она, верно. Так ведь и ты не молодец! А что замужем, так на это нонеча не глядят, лишь бы люба была. Да ведь и муж-то зашлялся у ней где-то. Сколько же его ждать? А баба в самом соку! Брал бы вот ее да и вез с собой. Коли на обзаведенье помощь нужна, за этим дело не станет. И Васька с Мишкой помогут…

Я догадался, что все домашние уже знали от Параши, наверное, о наших прежних отношениях с ней и держали семейный совет. Понял и другое. Отец наивно решил искупить разом непрощенную вину свою передо мной: уговорить меня жениться на Параше, выделить нам из хозяйства долю и с миром отправить нас в город, чего я и хотел когда-то.

И трогательно, и смешно, и горько было услышать от него все это сейчас.

Но, увы, нет дорог
К невозвратному!
Никогда не взойдет
Солнце с запада!

Разве может отец вернуть мне молодость, которую сам же отравил, выгнав меня из дома? А Параша может разве первую чистую любовь мою к ней вернуть, которую сама же задушила, обманув меня и избрав другого?

Мне казалось в эту минуту, что я обездолен навек и что только они виноваты в этом, да и во всех моих неудачах. От глухой обиды и от жалости к себе я не мог даже говорить и, сев на постель, отвернулся к окну. А что мне было говорить? Да и зачем?

Отец понял, что ему лучше сейчас уйти. Он поднялся, убито говоря:

— Раньше хоть богу можно было у попа на исповеди грехи свои спихнуть, а ноне на кого их взвалишь?!

Тихонько прикрыл дверь за собой и долго не спускался вниз, не то прислушиваясь, не то раздумывая.

Я не стал завтракать и по взвозу спустился на улицу, торопясь к запруде. Хоть и знал, что еще третьего дня Параша уехала в Москву, на Выставку, а невольно поискал глазами в людской пестроте голубой платок.

Плотники уже ставили на место затворы, последние подводы с землей поднимались друг за дружкой на берег, бабы и ребятишки торопливо подбирали и уносили от сруба щепки.

Мы втроем — Андрей Иванович, Роман и я — пошли вверх по ручью, к перемычке. Развалив наскоро лопатами тонкую земляную стенку, вернулись, не торопясь, обратно. Сначала вода лениво разливалась вширь, потом вдруг мутный вал ее погнался за нами по широкому сухому дну запруды. Мы все трое, резко побежали от него со смехом, но убежать не могли и выскочили, задыхаясь, на берег. Вал прокатился дальше. С плотины долетал до нас радостный крик. Подняв лопаты, мы тоже закричали восторженно, ликующе, как мальчишки.

На плотине открылся митинг. Савел Боев снял с головы фуражку, влез на камень и пригладил рыжий пух на голове.

— Так что, дорогие товарищи, поздравляю вас от имени правления и партийной ячейки с трудовой победой…

Переждав хлопки, заговорил растроганно:

— Надо бы нам, дорогие товарищи колхозники, о Синицыне Иване Михайловиче, первом председателе нашем, память иметь. Много он старался для улучшения нашей жизни, за то и погубили его враги. И плотину эту он первый зачал в Курьевке строить. Так что давайте звать ее Синицынской!

— Правильно, Савел Иванович, поддерживаем! — отозвались дружно со всех сторон.

Андрей Иванович встал рядом с ним и объявил благодарность строителям, а Михаилу и мне — особо, «за активную добровольную помощь колхозу». Михаил принял благодарность как должное, спокойно, глазом не моргнув. Я же взволновался чуть не до слез: не баловала меня жизнь славой.

В этот день, устав от впечатлений, я сразу после ужина ушел в светелку.

Вечер был так тих, что березы за окном стояли не шевелясь. По темнеющему небу медленно и безмолвно катились лиловыми валами тучи и, предвещая сильный ветер, густо наливались у горизонта вишнево-кровавым цветом.

Зашла в светелку мать, будто бы поправить мне постель, спросила участливо:

— Что ты, Алешенька, невеселый такой? Не заболел ли?

— Нет, мама, я ничего…

Наверное, она знала о нашем разговоре с отцом. Уходя, вздохнула:

— Видно, Алешенька, вчерашний-то день не вернешь.

И, желая, должно быть, утешить меня, сказала:

— У Андрея Ивановича вон тоже не заладилась жизнь-то! Баба у него такая хорошая, обходительная и на лицо красивая. А ребят не носит. Иной бы на его месте давно другую нашел, а он жалеет ее, любит. А без детей тоже не житье. С тоски, видно, и попивать начал последнее время. Слушок был, к Параше будто бы похаживал, да не верю я…

У меня перевернулось все внутри от этих слов, не знаю почему.

А мать попросила:

— Уж ты бы, Алешенька, поласковее к отцу-то был. Ему тоже несладко, мается… — и затворила за собой дверь.