Родимый край - зеленая моя колыбель

— Дождяные ангелы запрягут коней в телеги с бочками и скачут по мосту!

— А воду откуда берут?

— Видишь, как небесная дуга выгнулась? Она небось одним концом в речку Азе́ке опустилась, а другим — в Янильское озеро.

— Ой-ой, далеко! — удивилась Минниса.

— Наберут ангелы воды и давай на землю лить. Вот тебе и дождь!

— А гром?

— Говорил же я давеча! Когда по нашему мосту телега едет, и то грохочет как, а уж там… Особенно если пустые бочки везут.

— Откуда тогда молоньи берутся? — спросила Минниса, пристально глядя на меня, точно уличить в чем собиралась.

И в самом деле, откуда молнии? К счастью, вспомнил, что мама про них рассказывала, а то бы осрамился перед Миннисой.

— Кони-то небесные знаешь, как скачут? От их подков во все стороны искры летят!

На лугу уже давно прояснило, люди за дела свои принялись, а нам все не хотелось расставаться с миром чудес.

— Вы чего в тени сидите? Вылезайте на солнышко! — позвала нас мама. — Вон сено раскидывайте!

IV

Пока я выбирал себе грабли, отец сам нашел для меня работу.

— Нечего, — сказал он, — разгуливать, когда все делом заняты.

Взял я вороную за поводок и повел к реке. Потом меня заставили конский щавель из сена выбирать.

Отец с мамой на случай, если зачастят дожди, траву, что в низине, скосили, на бугор стали таскать. Вдруг смотрю — мама подхватила вилами целый охапень, а оттуда вытянулось что-то черное, похожее на плеть, и начало раскачиваться прямо над ее головой.

— Мама, брось! — завопил я истошно. — Змея!

Мама, вздрогнув, отбросила прочь вилы с сеном и повалилась тут же. Мы с братом кинулись было на то место, но отец погрозил нам кулаком:

— Не ходите!

А сам подбежал к змее и прижал ее к земле вилами:

— Несите прут ивовый! Живо!

Мы бегом принесли прутья. Змея пыталась вырваться, извивалась, била хвостом по вилам и, высунув раздвоенный язык, страшно шипела. Под ударами ивового прута она свернулась быстро. Отец подцепил ее палкой и отнес подальше, бросил в яму.

— Гадюка! Самая ядовитая! — проговорил он. — Хорошо еще, на мать не успела упасть.

Язык у меня так и зачесался. Сказать бы, что это я крикнул маме про змею, сказать бы! Да не любил отец, когда хвастали. Все же я нашел повод поговорить о змее.

— А мама Миннисы заклятье против змей знает, — таинственно сообщил я отцу. — Как увидишь их, сразу говори: «Чвира-чвира, чвирк, змея! Чвира, черная змея…»

— Да неужто? — Отец даже улыбнулся, первый раз за весь день! — А ты что, забыл давеча про заклятье? Ведь первым змею разглядел! Вот бы и почвирикал!

V

Настала страда. Я был еще мал для жатвы, но и меня начали в поле брать: за дитём, мол, приглядит, снопы потаскает.

Это дитё была моя сестренка, она недавно у нас родилась. Бывало, как приедем на свою полосу, брат Хамза и апай наденут нарукавники, подоткнут подолы передников и пойдут хрустать серпом. А мама укладывает девочку в лубковую тележку и, склонясь над ней, кормит, пока та не уснет. Сестренка спит, губами почмокивает, а я устраиваюсь в тени и думаю, чем бы мне заняться. Божьих коровок в спичечный коробок набрать? Земляники поискать на меже? Или плетку из соломы сплести?

— Сынок! — зовет меня тут мама. — Спустись, пока дитя спит, в Ушару́ за водицей!

Несу я кувшин с водой с Ушарова ключа и невольно задерживаюсь в низине у круглого, словно колодец, бочага с водой. Это «Морской глаз»! Его вся деревня так зовет. В зиму он никогда не замерзает, только пар над ним тогда поднимается. Вода в бочаге какая-то мутная, пугающе темная. Пробовали дно у него шестом нащупать — не нащупали. Вожжами длинными, камень к ним привязав, до дна пытались достать — не достали. Старики считают, что так и должно быть. Бочаг, мол, ходами подземными с морем далеким связан. Море — это бескрайний, безграничный водный простор, а бочаг — глаз его, которым он в другом конце земли на мир смотрит.

Я, точно околдованный, не могу отойти от бочага. Осторожно ступаю на зыбкий его край и пугливо вглядываюсь в мутную воду. Мне всякий раз кажется, что она вот-вот забурлит-закипит и всплывет со дна чудо-юдо морское, о котором в книжках пишут…

Да разве наши дадут дождаться чуда-юда!

— Иди скорей, шалопутный! — слышится сверху голос апай. — Дитя проснулось!

Ладно еще, сестренка не плаксивая. Сунешь ей в рот тряпочную соску, покатаешь малость, и опять сон ее сморит.

А в голове у меня все тот же «Морской глаз». Нырнуть бы в него и доплыть до самого моря!..

— Нечего там прохлаждаться! — кричит тут же апай. — Берись-ка за снопы.

Снопы, что наши навязали, мне надо перетаскать в круг, где их в бабки сложат. Лето нынче засушливое, и рожь уродилась негустая, снопов не очень-то много. Но все равно под рубаху набиваются остинки, а от них и подскочишь поневоле и подпрянешь. Да и по жнивью колкому босиком бегать не великое удовольствие, особенно если на колючки наступишь.

К полудню пересыхает в горле. Начинает ломить плечи: уже и шаг шагнуть нет сил. Старшим тоже нелегко. Мама то и дело разгибает спину и трет поясницу. Апай и Хамза повязывают лоб мокрыми полотенцами. Но останавливаться нельзя. Отец велел на этом клину все дела до обеда закончить.