Родина

Ольге Петровне хотелось, чтобы Ксения Саввишна хотя бы о чем-нибудь догадалась; например, отчего Ольга Петровна за последнее время явно посвежела, отчего так хорошо у нее на сердце. Но Ксения Саввишна решительно ничего не замечала и ни о чем не догадывалась и принялась бранить в глаза своих сыновей подростков. На их обязанности было таскать сучья на поляну, где горел костер. Ребята вначале повздорили, а потом раздурились, начали валяться в снегу и хохотали, не в силах остановиться. Властной материнской рукой встряхнув их за шиворот, Ксения Саввишна поставила их перед собой.

— Вы что делаете? Кабы я знала, что вы дураками да лентяями будете, лучше бы мне вас не поить, не кормить, а сразу же в чистом поле бросить: подыхайте там, засыхайте, как паршивый репей!

Все эти страшные слова Ксения Саввишна произносила ровным голосом, который тем не менее действовал на парнишек настолько сильно, что скоро оба они с умоляющим видом стали просить прощения.

Работа продолжалась в молчании, чем Ксения Саввишна, казалось, была даже довольна.

В час дня сделали обеденный перерыв. Разожгли огромный костер, и около двухсот лесорубов широким, шумным кругом расположились на поляне. Костер горел странным дневным пламенем, рассеиваемым яркостью солнца и голубизной неба. Запорошенные снегом, почти потерявшие очертания великаны-деревья сверкали на солнце, как зернистые стесы розового драгоценного мрамора.

— Ой, Манечко, Маженка! — зашептал Ян Невидла над розовым ушком своей волшебницы. — Как здесь красиво! Совсем как у нас в Высоких Татрах!

Ян осторожно прижал к себе ее локоть, но заглянув в лицо, отпустил и спросил испуганно:

— Что-то есть плохое? Что случилось?

Зелено-голубые глаза Мани сейчас были полны слез. Ян был поражен: никогда не подумал бы он, что эта миловидная, энергичная девушка может так горько плакать…

— Не надо… ну, не надо, — растерянно повторял Невидла, отводя подальше Маню от костра. — Что случилось?

— Я с утра крепилась и вот… больше не могу… — прерывающимся голосом ответила Маня, а слезы хрустальными горошинами стыли у нее на щеках.

— Но я хочу помочь вам, Манечко! Скажите, как можно помочь, скажите! — умолял Невидла.

— Ничем вы не можете мне помочь… — печально вздохнула Маня. — Как вспомню этот ужасный сон про Володю…

— Про Володю? Какой Володя?

— Володя Челищев… Будто лежит он где-то в чистом поле… Ночь наступает, темно. Я знаю, что он где-то тут, близко, а почему-то не вижу… Вы же знаете, как нелепо подчас бывает во сне… Но дальше все как наяву. Я слышу, что битва отходит все дальше… А на поле никого, и только Володя стонет где-то близко, близко. У меня сердце разрывается, а я все не вижу его… И вдруг как будто из-под земли он встал передо мной, высокий, тонкий, сам качается, вот так (с ужасом в глазах Маня показала, как это было)… качается и смотрит на меня такими глазами, так жалостно, будто я его обидела… А у самого вся грудь в крови… Я перевязываю его, в руках у меня широкий бинт, белый-белый, он тянется без конца… Я перевязываю Володю, а кровь все льется и льется из его груди… Ой, я не могу!.. Он часто писал мне, но вот две недели я от него не получаю ни строчки. Что с ним? Вот так и стоит передо мной этот сон… Где мой Володя? Что с ним?

— Ничего, будет жив Володя, все в порядке… — утешал девушку Ян, повесив нос. — Погрейтесь у огня, дорогая Манечко, еще долго будем работать в лесу…

У костра было шумно: где затягивали песню, где просто болтали о том, о сем уже порядком утомившиеся люди постарше, где шла шуточная потасовка.

— Картошку потопчете, сумасшедшие! — сердито кричала тетя Настя.

Она держала в руках две длинные суковатые палки, которыми, не переставая, ворошила на углях кучки картофеля.

Пластунов слышал, как среди шуток, которыми перебрасывалась между собой молодежь, звучал голос Сони, ее детски-беззаботный смех. Не отрываясь, он смотрел на ее розовое от тепла лицо, на веселую игру ее темных, ровных, как травинки, бровей, стараясь поймать хоть однажды взгляд ее расширившихся серых глаз, которые жадно и очарованно любовались высоким пламенем костра. Она не замечала Пластунова, отдаваясь радостям близкого и милого ей мира молодости.

— Товарищи-и! — закричал кто-то. — Красная Армия на помощь приехала!

По лесной дороге, вздымая тучи голубого снега, шли два тяжелых грузовика, а рядом с ними, бойко ныряя в сугробах, шла знакомая машина Соколова. Всех новоприбывших встретили криками «ура», аплодисментами, шутками.

Тридцать молодых бойцов, в овчинных полушубках, шапках-ушанках, в валенках, шли к поляне, смущенно улыбаясь в ответ на ласковые шутки лесорубов.

Только успели бойцы погрузить на все оставшиеся машины целую гору отличного леса и отправить по назначению, как откуда-то налетевший ветер завихрил снега на поляне, понес их в просеку, загудел в вышине.

Во все бригады отрядили гонцов, чтобы объявить решение «лесного штаба»: работать до прибытия машин из города, а если метель усилится, немедленно бросать работу.