Родина

— Ничего, Федя, недалеко время, когда здесь лесозаготовки тоже будут механизированы.

— Я тоже не сомневаюсь, товарищ парторг, довольно скоро картина здесь полностью изменится. Мы, лесники, — продолжал Федя, — всякое дерево насквозь видим. Вот и это дерево — целое богатство! Основание ствола возьми — из него великолепные доски получатся, у кого в квартире пол из этих досок будет настлан, тот нас благодарить станет: что твой ковер ляжет в доме! Смотри во-он туда, в дальний конец, вплоть до самой верхушки, — все полезно для человека!

— По-о ме-еста-ам! — повелительно пропел голос Назарьева. — Ра-аз… взяли!

— Взя-я-ли-и!.. — подхватил Федя, и парторг почувствовал, как неодолимая сила общего движения повлекла его за собой.

Он слышал шумное дыхание усталых лесорубов, по обе стороны он ощущал напрягшееся упорством плечо идущего с ним рядом и сам напрягал плечи, грудь, руки. Многотонная древесная колонна тяжело ползла по снегу, все ближе к поляне, где ее должны были погрузить на машины.

— Взя-я-я-ли-и-и! — надсадно и упрямо пели десятки голосов, и Пластунов, увлеченный стойкой силой и азартом общего напора, тоже пел: «Взя-я-ли-и!»

Голос его сливался с дружным рабочим гулом, стоявшим в лесу, метель била ему в глаза, но Пластунову было жарко, кровь стучала в висках, как в годы молодости.

…Тетя Настя вдруг дернула Соню за рукав:

— Ты слышишь? Позади что-то случилось…

— Что случилось? — спросила Соня, но все уже кинулись в ту сторону, где по земле полз облепленный снегом комель, в два обхвата толщиной.

Движение его вдруг остановилось. Цепи, канаты, ломы валялись в снегу, а люди, мгновенно столпясь в одном месте, загудели неразборчивыми, тревожными голосами:

— Яма тут оказалась…

— Известно, метель, никто не видел…

— Он сам-то в яму оступился, а руку и плечо цепью захлестнуло…

— Кто, кто оступился?

— Да говорю же вам: Пластунов…

— Что, что? Батюшки, да как же это?..

— Это все метель чертова подвела…

Властный и спокойный голос полковника Соколова спросил:

— Не найдется ли у кого, товарищи, индивидуального пакета?

— У меня есть… у меня! — крикнула Соня, опомнившись от внезапного оцепенения.

Пробираясь сквозь гущу толпы, Соня, сама не зная зачем, бормотала:

— Мама дала мне… «Возьми, говорит, индивидуальный пакетик, в лесу может пригодиться…»

Она осеклась, увидев прямо перед собой лицо Пластунова с закрытыми глазами, залитое кровью.

Соколов, поддерживающий тяжело осевшее тело Пластунова, отрывисто спросил Соню:

— Сумеете перевязать?

— Сумею, — дрожа, ответила Соня.

— Оступившись в яму, Дмитрий Никитич ударился головой о дерево, а острым сучком ему пропороло плечо и вот, видите, сильно оцарапало шею. Он сразу потерял сознание. — рассказывал торопливо Соколов, пока Соня перевязывала Пластунова.

Сначала руки ее дрожали. Но едва повязка закрыла рану, движения ее стали точнее и увереннее: она видела сейчас только желтое лицо Пластунова с закрытыми глазами, плотно сжатыми губами и помнила только о том, что произошло с ним.

— Поднимайте его осторожно, несите в мою машину — и сразу отвезем в госпиталь… — распоряжался Соколов.

— Я поеду с ним, — сказала Соня.

Машина скоро вышла из леса на шоссе.

Ветер бушевал над головой. Машина летела вперед, подпрыгивая и качаясь, как лодка в бурю. И Соне казалось: все в ее душе, вот так же как эта метель, поднимается, кипит, падает и вновь взлетает под звуки только ей одной слышимой, странной и блаженной песни. Соня чувствовала, что силы ее неистощимы, бесконечны, что куда бы ни мчалась эта запорошенная снегом «эмка», она все держала бы в своих объятиях беспомощного Дмитрия Никитича, самого близкого ей человека во всем мире.

Когда Пластунов уже лежал на госпитальной койке, Соне чудилось, будто она еще едет с ним в качающейся «эмке», которая несется вперед сквозь ветер и снежную бурю.

— Девушка, а девушка! — услышала она шепот госпитальной сестры. — Что вы тут томитесь? На вас лица нет. У больного глубокий обморок… Вы кто ему — сестра, дочь?

— Я… мы вместе с ним работаем на заводе…

— Идите, идите домой…

После смены, зайдя на несколько минут домой, чтобы переодеться, Соня побежала в госпиталь. Задыхаясь, она вошла в палату и неслышно села около постели Пластуиова. Забыв обо всем, она смотрела на него. Он лежал, плотно закрыв глаза, перевязанный толстым слоем бинтов. От левого виска, задев веко и расползшись до половины щеки, на лице его багровел огромный синяк, которого вчера не было.

— Что это? — испуганным шепотом спросила Соня у дежурной сестры.

— Кровоподтек… Это хорошо, что за ночь он вышел наружу, — разъяснила сестра.

Соня сидела, стиснув руки на коленях и желая одного: хоть на миг увидеть его взгляд. Наконец еле уловимая дрожь пробежала по его лицу, и блаженная радость разлилась в груди Сони.

— Дмитрий Никитич… — позвала она.

Глаза его приоткрылись. С бьющимся до боли сердцем Соня опять позвала его.

Пластунов открыл глаза..

— Соня… — шепнул он одними губами. — Соня… — и закрыл глаза.

На другой день, когда Соня подошла к постели Пластунова, он посмотрел на нее ярко заблестевшими глазами, лицо его пылало.

— У вас жар, Дмитрий Никитич!