Родина

– Ты каждую минуту упоминаешь о матери.

– Я вижу, что с ней не все в порядке, то есть она попала в ту самую ловушку, о которой ты говорила. Я за нее тревожусь.

– Вот что значит хороший сын. Зато я, в отличие от тебя, ничуть не тревожусь. Именно на это ты намекаешь? На то, что мне все до фонаря? Что я думаю только о себе?

– Никто ничего от тебя не требует и ни в чем тебя не обвиняет. Не волнуйся. Отцовская фирма ликвидирована. В материальном плане все у нас очень даже неплохо. Ты молода, наслаждайся жизнью, пока можешь.

Потом они дружно решили сменить тему. Как раз когда въехали в Наварру. Солнце, равнина, иссохшая земля. Время от времени – очертания какой-нибудь деревни.

Нерея внезапно:

– А ты что-нибудь знаешь про Арансасу?

– Нет, давненько уже ничего не слышал. Последнее, что до меня дошло: она уехала по гуманитарной линии в Гану, но сведения не очень точные, так что уверенности у меня нет. А почему ты спрашиваешь?

– Да просто так. Она мне нравилась.

На этом их разговор оборвался. Чуть позже, когда позади осталась Тудела, Нерея включила радио.

69. Разрыв

Надписи на стенах, направленные против Чато, лишили Хошиана аппетита. А еще они лишили его лучшего друга. Потому что в городе на такие вещи можно было бы наплевать, а вот в поселке, где все мы друг друга знаем, ты не можешь поддерживать отношения с тем, на ком поставили метку. Об этом Хошиан и думал в то воскресенье, возвращаясь из Сумаи домой. Туда он ехал вместе с Чато, обратно – уже без него. И кто теперь станет моим партнером за картами? После завтрака, когда еда не лезла ему в горло и он почти все оставил на тарелке, Хошиан вышел из бара вместе с остальными, но на первом же подъеме сделал вид, будто выдохся и поэтому отстал от основной группы. Позже, не доезжая до Гетарии, решил сойти с велосипеда, сесть на валун у моря и разобраться в своих мыслях. Море, оно большое. Море, оно как Господь Бог, который находится одновременно и рядом, и далеко, который напоминает нам, какие мы маленькие, гори оно все синим пламенем, он бы нас запросто уничтожил, взбреди ему такое в голову. Никогда Хошиану не было так тяжело возвращаться на велосипеде в поселок. В Орио он даже готов был пересесть на автобус. А велосипед? Его можно было бы где-нибудь пристегнуть и оставить на время. А если украдут? Вот в том-то и дело! Здесь много чужаков. И Хошиан опять нажал на педали, хотя и крутил их через силу и почти не обращал внимания на движение на дороге, погруженный в раздумья.

Когда он вошел в квартиру, Мирен из кухни – в фартуке – глянула ему в глаза, но не сердито, не нахмурив брови, а вопросительно. Он ожидал скандала из-за своей задержки. Она же сказала только:

– Ну давай, ступай в душ.

И это было похоже на вдруг возродившуюся былую теплоту. Жена не произнесла ни слова упрека, как случалось обычно. А иногда бывало, что она очень спокойно говорила ему вроде бы что-нибудь самое нейтральное, но по голосу и по выражению ее лица он понимал: следом немедленно грянет гром.

– Есть мне совсем не хочется.

– Ну, тогда садись и смотри, как стану есть я.

И они поговорили – серьезно, сухо, хлебая суп и жуя бараньи котлеты, пока сидели за столом вдвоем, без сына и дочки.

– Ты уже знаешь?

– Сначала Хосе Мари, а теперь вот еще и это.

– Это вещи совсем разные.

– Беда за бедой.

– Она позвонила мне где-то около десяти. Я повесила трубку.

– Но ведь только вчера вы с ней ездили в Сан-Себастьян.

– Вчера и было вчера, а сегодня – расклад уже другой. С нашей дружбой покончено. Начинай к этой мысли привыкать.

– Столько лет. Неужели тебе не больно?

– Мне больно за Страну басков, которой не дают свободы.

– А вот я к этому никогда не смогу привыкнуть. Чато – мой друг.

– Был твоим другом. И не вздумай с ним встречаться. Лучше всего им было бы уехать отсюда. С их-то деньгами – чего им стоит купить себе дом где-нибудь там, в нижних краях? Так нет же, надо непременно поступать наперекор всем, хочется подразнить гусей.

– Никуда они не уедут. Чато, он упрямый.

– Борьба за свободу – вещь жестокая. Или они уедут сами, или их вышвырнут отсюда. Пусть сами выбирают.

Еще не пробило десять, когда раздался телефонный звонок. У Мирен не было ни малейших сомнений – это она. За полтора часа до того был и другой звонок, который вытащил ее из постели. Хуани: знает ли уже Мирен… саму-то ее это ничуть не удивило… уже давно…

И потом:

– Они накопили денежек, эксплуатируя рабочий класс, вот и пришло время платить по счетам. И не одна я так говорю. Так все в поселке считают. Но я хочу тебя предупредить, потому что каждый у нас здесь знает, что вы с ней подруги не разлей вода.

Мирен – с только что вымытыми и еще не высохшими до конца волосами – вышла на улицу, накинув на голову платок, прямо в тапочках. Идти далеко не пришлось. Надписи появились везде, даже на церковных стенах: “Чато доносчик, угнетатель, alde hemendik, Herriak ez du barkatuko”[81]. И все в таком же духе.