Родина

Хуже всего в ту пору одиночества и несносной жары для Нереи было отсутствие писем. Уже начиная с июля письма от Клауса-Дитера стали приходить все реже и реже. В августе она не получила ни одного. Но Нерея знала почему, хотя каждый раз, заглянув в почтовый ящик и найдя его пустым, испытывала такое же разочарование, как вчера или как позавчера. Что происходило? Да ничего, просто Клаус-Дитер почти на месяц уехал в Эдинбург. За это время она отправила в Гёттинген дюжину писем, вкрапляя в них немецкие фразы. Некоторые переписывала прямо из учебника, другие, менее затасканные, составляла как придется при помощи – всегда ненадежной – словаря. В начале сентября она получила – ура! – ответ. Он вернулся из поездки и скучает по Нерее: “Я тебя скучаю”.

Когда-то давно в Сарагосу ее отвез отец. А забирал из Сарагосы Шавьер.

– Я приехал за тобой по просьбе матери. Сегодня у меня свободный день – и вот я здесь.

Зачем он явился? Помочь сестре с вещами, которых накопилось немало. И у них ушло порядочно времени на то, чтобы загрузить их в машину. Одних только книг было две большие коробки. Шавьер даже сложил спинки задних сидений, чтобы расширить площадь багажника. И набили они его битком.

– Где бы нам теперь пообедать?

Прежде чем пуститься в путь, брат с сестрой отправились в ближайший ресторан. Жевали, пили, разговаривали.

– Мама волновалась из-за того, что ты все никак не возвращаешься.

– Я ей объяснила, что до отъезда мне надо покончить с некоторыми делами.

– Я так и думал. Это связано с университетом?

– Нет, это проблемы сердечные.

Столь лаконичный ответ, выраженный с типичным для ее возраста вызовом, не насторожил Шавьера, который как ни в чем не бывало продолжал резать свою телячью отбивную. Иногда он рассеянно обводил взглядом тех, кто обедал за соседними столиками. Откровения сестры, казалось, не пробудили в нем любопытства и не произвели ни малейшего впечатления, пока он не услышал одно слово. Какое именно? “Германия”. Вилка с подцепленным на ней куском мяса застыла в воздухе. Шавьер уставился на Нерею. С изумлением? Нет, скорее с тревогой.

– И что ты собираешься делать?

– Девятого числа я сяду на поезд и отправлюсь к нему. Билет куплю только в один конец.

– А мать знает?

– Пока об этом знаешь только ты.

Разговор утратил главную нить. Между островами молчания текли разрозненные цепочки слов. То и дело прерывающийся, ленивый вербальный поток вяло нес с собой какие-то отговорки, увертки, никому не интересные сейчас проблемы. Шавьер покончил с обедом и попросил счет.

– Или ты хочешь еще и десерт?

– Что?

– Если ты закажешь десерт, мы можем еще немного тут посидеть. Я не собираюсь тебя торопить.

– Нет, не хочу. Только, если ты не против, выкурю сигарету, а потом можно и ехать.

Через двадцать минут они оставили позади то, что, по мнению Нереи, могло считаться последним зданием Сарагосы. Шавьер вел машину, а она, приняв театральную/торжественную позу и весьма неправдоподобно изобразив ностальгию, вдруг произнесла короткую прощальную речь. Она от души развлекалась, нагнетая пафос. И говорила о том, что здесь заканчивался целый этап ее жизни, что она увозит с собой хорошие воспоминания о городе, но вряд ли вернется сюда в ближайшие три тысячи лет.

Шавьер еще какое-то время хранил молчание, а потом сказал:

– Мне кажется, наша ama очень одинока, и я боюсь, как бы она окончательно не утратила чувство реальности. Я стараюсь проводить рядом с ней как можно больше времени, но работа вытягивает из меня все жилы. Она мечтает, чтобы ты занялась адвокатской практикой. Тебе она этого не говорила?

– Я ненавижу юриспруденцию.

– Ну, знаешь ли, я тоже не ради развлечения хожу в свою больницу. На что-то надо жить, тебе не кажется?

– Да, но только не занимаясь чем угодно, а для меня адвокатура – хуже, чем что угодно. Честно признаюсь, свое будущее я вижу где-нибудь далеко отсюда. И хочу попробовать.

– Ты выглядишь счастливой.

– А тебя это задевает?

– Нет, конечно. Единственное, о чем я прошу: хоть немного поумерь свое ликованье при матери. Ты ведь прекрасно понимаешь, что в нашей семье не у всех есть причины для веселья.

– Дорогой брат, эта ловушка хорошо мне известна, и я в нее не попаду. А могу я задать тебе один вопрос? Из простого любопытства. Если не хочешь, не отвечай. – Не отводя глаз от дороги, Шавьер кивнул. – После того как умер aita…

– Он не умер, его убили.

– Результат тот же.

– Для меня – разница самая существенная.

– Хорошо. После того как убили нашего отца, ты хоть раз рассмеялся? Я имею в виду – от всей души, ну, над какой-нибудь глупостью, которую ляпнул кто-то в вашей больнице, или, например, смотря фильм? Не было такого, чтобы ты вдруг обо всем позабыл и непроизвольно – хотя бы раз – расхохотался?

– Может, и было. Не помню.

– Или ты сам себе запретил быть счастливым?

– Я не знаю, что такое счастье. Догадываюсь, что речь идет о какой-то науке, которой ты владеешь. Видно даже, что стала в ней экспертом. А с меня довольно того, что я дышу, исполняю свои профессиональные обязанности, какое-то время провожу с матерью. Да, с меня этого довольно.