Родина

Ярким ранним утром Нерее нравилось проводить по лицу Клауса-Дитера своим соском. Сонные губы, сомкнутые веки, еще не бритая щека со светлой щетиной, которая так приятно щекотала эту столь чувствительную часть ее тела. Нерея мягко будила его. Он, уже усвоив ее игру, улыбался, не открывая глаз. Неужели тебя не любила так ни одна женщина там, в твоей холодной стране? Иногда Нерея спрашивала его об этом вслух, а он – что он мог ответить, если не понимал и половины слов в ее вопросе?

Потом Нерея спускалась ниже, поглаживая его тело своими прохладными грудями. Задерживалась на животе и на внутренней стороне бедер, слегка покрытых волосами, целовала и касалась языком того, что было между ними, а утренний свет заглядывал в окно, но этому каждодневному наслаждению не было суждено продлиться долго. Да оно и продлилось недолго, но было чудным, волшебным, пронзительным – пока длилось.

Желая сделать приятное своему немецкому мальчику, она пристрастилась к чаю, и это она-то, в ту пору не представлявшая жизни без кофе. И речь, разумеется, шла не о каких-то там пакетиках, брошенных в чашку небрежно, без всякого намека на тайну. Чай хранился в металлической коробке, которую Клаус-Дитер привез с собой из Германии. Как и матерчатый фильтр, уже почерневший от долгой службы. На кухне Нерея завороженно наблюдала за немудреным ритуалом, запоминала каждый его этап, точное количество заварки и точное время, на которое фильтр следовало погружать в чайник с горячей водой. И никакого молока, никакого сахара. Клаус-Дитер, как правило, делал первый глоток с закрытыми глазами, осторожно вытянув губы, чтобы не обжечься, а она, сидя рядом, молча смотрела на него, словно присутствуя при священнодействии.

Однако общаться им было непросто. Клаус-Дитер говорил на ломаном испанском. Нерея с трудом управлялась со своим английским, заржавевшим из-за невостребованности. Поэтому они не могли вести более или менее содержательные беседы. Однако все-таки понимали друг друга, в первую очередь благодаря пылкому стремлению обоих быть понятыми – в ход шли жесты, отдельные слова, короткие фразы, хотя не обходилось и без помощи словаря. И надо добавить, что роман с Нереей помог Клаусу-Дитеру заметно улучшить свой испанский.

А сама Нерея, хотя за все три недели их любви ни разу не взяла в руки ни одной книги ни по одной из дисциплин, начала изучать немецкий, пользуясь учебником, купленным в книжном магазине на площади Сан-Франсиско. Не только Клаус-Дитер, но и его соседи по квартире Вольфганг и Марсель покатывались со смеху каждый раз, когда Нерея произносила какое-нибудь слово на их языке. И ради пущего смеха эти шельмецы открывали словарь и тыкали пальцем в те или иные не очень пристойные слова, чтобы она прочитала их вслух.

Клаус-Дитер был вегетарианцем. Нерея перестала есть при нем мясо. А еще он не ел ни рыбы, ни прочих морских тварей, но за одним исключением – креветки на гриле. За них он душу готов был продать. “В Германия это мало”, – говорил он. Иногда по вечерам они вдвоем спускались пешком в район Эль-Тубо и до отвала наедались обычными и крупными креветками, особой разницы между которыми Клаус-Дитер не видел. Он не курил. Это стало для Нереи нешуточной проблемой. Чтобы не досаждать ему, в барах она ходила курить в туалет. Зато, когда дожидалась своего немца в университетском коридоре, выкуривала несколько сигарет подряд.

Однажды в постели Клаус-Дитер с самым серьезным видом признался ей, что он верующий.

– Я верю Бог.

– В Бога?

– Я верю в Бога. Ты?

– Сама не знаю.

Он принадлежал к Евангелическо-лютеранской церкви. И Нерея, которая уже приучила себя к мысли, что будет жить с ним в Германии, готова была даже сменить веру, лишь бы сделать ему приятное.

Как-то в голову ему пришла идея, что она непременно должна приехать к нему в Гёттинген. Он то и дело спрашивал:

– Ты приехать меня повидать?

Она пообещала. Потому что этого парня я не упущу. Где еще найти другого такого? И опять повторила свое обещание на перроне вокзала Эль-Портильо, пока истекали последние мгновения их нежного прощанья. Вольфгангу пришлось за руку затащить приятеля в вагон. Через несколько секунд поезд тронулся.