Родина

– Да пошел этот Пачи к растакой-то матери, чего я уж никак не хочу, так это чтобы Пачи, Андони и прочие воображали себя крестными отцами нашего движения. Будто мы их цепные псы. Кто даст нам гарантию, что потом они не станут ходить по поселку, распуская язык, не станут болтать и про то, и про это, или, например, кто даст нам гарантию, что среди них нет доносчика? Они нам помогают? Отлично. Но когда, где и как – это мы будем решать сами, только между собой.

– Правильно, и поэтому надо потянуть время, прежде чем нанести удар.

– О чем я и толкую, а у вас получается какая-то дикая спешка. И чем меньше людей будет в это замешано, тем лучше.

Так они и поступили, занимаясь – весь конец весны, все лето и часть осени – другими людьми из списка. Одним из них был хозяин металлургического цеха в Ласарте. Как только выяснилось, что объект – толстый шестидесятилетний мужчина – имеет привычку оставлять машину на пустыре неподалеку от цеха, сразу стали прикидывать: а почему бы не установить бомбу туда? Главным образом потому, что им очень хотелось попробовать, ведь после подготовительных курсов они еще не изготовили ни одной бомбы, и надо было потренироваться. Так вот, на следующий день Хосе Мари явился на нужное место и, стараясь остаться незамеченным, заложил бомбу под машину. Оттуда вместе с Пачо отправился в сидрерию и там спокойно ждал, пока прогремит взрыв. Они даже заключили пари:

– Если грохнет до восьми часов, за сидр платишь ты.

Никакого взрыва не прогремело, бомба не сработала, и никто пари не выиграл. Из бара они ушли уже ночью. Странное дело. Может, хозяин цеха пошел домой пешком, или поехал на велосипеде, или кто-то его подвез, или… черт их знает, что там было в действительности. Вернувшись к себе на квартиру, стали советоваться с Чопо. Он тоже ничего не понимал. Включили сначала телевизор, потом радио, наконец сканер для перехвата полицейских переговоров. Пусто. Весь следующий день они ждали, что вот-вот появятся какие-то сообщения. Но ничего не дождались. И только еще через сутки отправились туда, где стояла машина. На сей раз они ехали на велосипедах. Машины толстяка на пустыре не было. Может, поставил где-нибудь рядом или за цехом? Но и там они ее не нашли. Вывод: бомба не сработала.

Хосе Мари страшно злился, вспоминая то, что так часто повторял инструктор: “Это не бомба подвела, это мы сами совершили ошибку”.

Все вместе они проверили каждый свой шаг в изготовлении взрывного устройства. На курсах им твердили, что надо непременно проводить предварительные испытания. Они их провели. Так что же, черт возьми, приключилось?

Пачо:

– Знаешь, что я думаю? Толстяк что-то учуял и вызвал полицейских.

– Вряд ли. Если бы в дело вмешался TEDAX[98], что-то обязательно просочилось бы в газеты. По мне, так устройство просто открепилось и сейчас валяется в канаве.

Желая взять реванш, они решили взорвать толстяку весь его цех. Чтобы и фундамента не осталось, мать вашу туда-растуда. Поэтому утром Хосе Мари и Пачо пошли к цеху – изучить место и посмотреть, где лучше подложить бомбу, чтобы разрушения были посильнее. Но обнаружили пустое помещение. Даже вывески у входа не осталось. Как стало известно, хозяин страшно перепугался и то ли закрыл предприятие, то ли перевел его в более безопасную область. Уже изготовленную бомбу – с зарядом из шести килограммов аммонала и часовым механизмом – они использовали против другого человека из списка, владельца бара. Пресса особенно подчеркивала масштаб разрушений. Оставалось только пожалеть о раненых.

92. Он был ее любимым сыном

Его вызвали в комнату для свиданий. Там в очередной раз за стеклом замерли в ожидании материнские глаза. Поначалу в них отражается неуверенность, страх перед неизвестным, пока мать не видит, как входит он, большой и на первый взгляд здоровый, хотя и облысевший. Тогда ее взгляд мягчает, светлеет, становится ласковым, материнским, в нем вновь появляется что-то молодое – по контрасту со все заметнее стареющим год от года лицом. Отец появляется в тюрьме редко – один-два раза в год. Она объясняет это тем, что поездка на автобусе слишком утомительна – твой отец уже не тот, что прежде, – а еще она ругает государство (Мирен никогда не произносит слово “Испания”) за политику рассредоточения, когда заключенные отбывают свои сроки очень далеко от дома. Но Хосе Мари знает, что мать сама не хочет, чтобы Хошиан навещал его. Потому что тот слишком расстраивается. Потому что при встрече непременно пускает слезу: да как же это так… мой сын… на столько лет… я ведь помру, не увидев его на свободе. Мирен уверена, что на Хосе Мари это действует плохо.