Родина

– Арруабаррена с ней еще не беседовал. Он спросил меня, не считаю ли я, что лучше это сделать мне самому, в конце концов, я сын, к тому же врач. Думаю, он прав. Вероятно, на мне лежит большая вина за то, что я не забил тревогу, когда еще было время, чтобы с болезнью справиться.

– Сейчас уже поздно рвать на себе волосы. По-моему, мама знает о своей болезни больше, чем дает нам понять.

– В машине она спорила со мной и говорила, что ей незачем ехать к врачу, что всю жизнь у нее тяжело проходили месячные и были боли внизу живота.

Брат с сестрой снова зашагали. Спустились по лестницам Аквариума, дошли до порта. Город усеяли точки первых электрических огней.

– В любом случае я договорился с Арруабарреной о паллиативном лечении. Будет сделано все возможное, чтобы мама не страдала.

Нерея положила руку Шавьеру на плечо. Так они и шли какое-то время – не разговаривая, не глядя друг на друга, пока она снова не подала голос. А что он сам собирается делать, когда мама уйдет?

– Ты ведь знаешь, что я живу в этом городе только из-за нее. Такое обещание я дал отцу в день его похорон. Сказал: не тревожься, я о ней позабочусь, одна она не останется. И как видишь, под конец ужасно оплошал. А планы у меня такие: выполнить давнее желание родителей – они ведь хотели лежать в одной могиле на кладбище в поселке. Потом я уеду. Куда? Понятия не имею. Далеко, это точно. Туда, где от меня будет польза тем, кто в ней нуждается. А ты?

– Я останусь здесь.

Им не хотелось идти по слишком многолюдным улицам Старого города. Разговор они продолжили у стойки в кафетерии на бульваре. Затем расстались – серьезные, спокойные, по-родственному соприкоснувшись щеками. Он пошел в одну сторону, она – в другую. К этому часу небо уже сделалось совсем темным, и на смену вполне сносному дневному холоду пришел гораздо более суровый ночной. Шавьер шел по улице Элькано, погрузившись в свои мысли, и вдруг нос его радостно уловил горячий аромат жареных каштанов. На углу площади Гипускоа стоял ларек продавца каштанов. Два с половиной евро за дюжину. Пока он платил, пробило восемь на здании городского совета. И Шавьер, чувствуя в ладонях приятное тепло бумажного кулька, сел на скамейку под убывающей луной, которую было видно сквозь голые ветви дерева. Он без труда очистил первый каштан. Очень вкусный. То, что надо, не жесткий и не пережаренный. Благодаря блаженному теплу, разлившемуся у него во рту, вылетавший оттуда при дыхании пар сгущался. Второй каштан – тоже очень вкусный. Слишком вкусный. Шавьер встал. Высыпал в урну содержимое кулька, еще почти полного, – каштаны падали один за другим на мусор, скопившийся за день. Потом Шавьер зашагал в сторону проспекта и смешался с людским потоком.

111. Ночь в Каламоче

Как правило, Мирен ездила на свидания с Хосе Мари на автобусе, который принадлежал организации “Мы за амнистию”. Время от времени ее сопровождал Хошиан. Но только поначалу, с годами он присоединялся к ней все реже и реже.

Эта неприятная история случилась с ними довольно давно, в зимнюю субботу, на дороге в нескольких километрах от Каламочи. После чего у Хошиана и вовсе пропало желание куда-то ездить. Но это была не единственная причина. Вторая, и главная, – Мирен. Она слишком привыкла командовать, и они без конца ссорились – не дай бог сказать что-то против ее сына, потому что Хосе Мари для нее – как нога у самого паха. Чуть дотронешься – сразу дергается. Вот ведь какая женщина.

В тот день они выехали на личную встречу с Хосе Мари в тюрьму в Пикассенте с самого утра, но не на автобусе, а вместе с Альфонсо и Каталиной на их машине. Сын у них сидел там же.

Нельзя сказать, чтобы две их семьи объединяла тесная дружба. Втихаря Мирен тех двоих даже поругивала – в основном за то, что не говорили по-баскски. Хошиану было все равно, на каком языке они разговаривают. Тем не менее он тоже не испытывал к ним особой симпатии. Почему? Он только пожимал плечами: а бог его знает почему.

Ладно, в конце концов, Альфонсо и Каталина тоже жили в поселке, хотя и переехали туда в шестидесятые годы откуда-то из нижних краев. На взгляд Мирен, баскского в них не было совсем ничего, ну ни капли. А по акценту, особенно у Каталины, сразу можно было определить, откуда они родом. Зато сынок стал членом ЭТА и в те годы отбывал наказание в одной тюрьме с Хосе Мари, к тому же парни вроде бы неплохо ладили между собой.