Родина

Эндика вмешивается в их разговор:

– Ama, я есть хочу.

– Возьми в холодильнике йогурт.

– А там йогурта больше не осталось.

Аранча стала уговаривать сына – как это умеют только матери – пойти пополдничать куда-нибудь с дедом. И попросила отца: ради бога, уведи его из дому. А как же Айноа? Та наотрез отказалась идти с ними, как ни старались ее чем-нибудь соблазнить: пончиком, пирожным, кремом. Девочка только сердито надувала губы. Она так и не сказала, почему не хочет. Не сказала и не пошла.

– Ладно, aita, иди с мальчиком.

– А хочешь, я и тебе тоже что-нибудь принесу, maitia?

Но девочка опять отказалась, дважды сердито тряхнув маленькой головкой.

Дед с внуком вышли на улицу. Эндика не позволил взять себя за руку. Он считал себя уже достаточно взрослым, чтобы его вели как маленького. Они зашли в ближайшую булочную, и Эндика попросил два пончика, один в сахаре, другой в шоколаде. Пока Хошиан пересчитывал монетки, голодный мальчишка с ненасытной утробой уже принялся за еду. Когда они снова вышли, от пончиков не осталось и следа.

У Эндики губы были вымазаны шоколадом. Вдруг он остановился и сказал:

– Вот здесь была бомба. А мы с папой были в булочной.

– Какая еще бомба?

– Ну, бомба, от какой тогда разбилось окно у меня в комнате. Умер один дядя, он был другом папы, и звали его Маноло. Он вон там лежал, aitona, где сейчас черная машина стоит. Я сам видел.

– А зачем ты смотрел?

– Я не смотрел.

– Тогда как же ты мог его видеть?

– Ну ладно, я и вправду чуть-чуть посмотрел вот этим глазом.

– Хочешь, пойдем на качели?

– Пошли.

Мальчик уже не в первый раз вспоминал про бомбу. Страшный взрыв не стирался у него из памяти. Кроме того, он взрослел и начинал интересоваться взрослыми делами, задавать вопросы.

В детском парке дед и внук сели на скамейку. Вокруг с громкими криками бегала детвора, взрослые катали в колясках младенцев. Вроде бы ни с того ни с сего Эндика заявил:

– Папа говорит, что бомбу подложили плохие люди.

– Надо полагать, что так оно и было. Хочешь, куплю тебе чего-нибудь попить?

– Когда гвардейцы их схватят, они их отправит в тюрьму, как osaba Хосе Мари.

– Это тебе тоже твой папа сказал?

– Нет, это мне сказала бабушка Анхелита.

Хошиану очень хотелось выразить свое согласие. Чтобы потом не рассказывал всем, что… А также чтобы поскорее покончить с этой темой. Кроме того, любое упоминание о сыне он воспринимал как удар дубинкой.

– А ты покажешь мне фотографию дяди?

Мальчик уже очень давно не просил об этом деда.

– А зачем тебе?

– Ну, дедушка, покажи.

Хошиан достал из кошелька затертую, помятую фотографию. На ней сыну было восемнадцать лет – улыбающийся, с бородой и длинной шевелюрой. Еще немного – и стал бы профессиональным гандболистом.

– У него серьга.

– А ты тоже будешь носить такую, когда вырастешь?

– Нет, потому что, чтобы надеть серьгу, тебе вкалывают иглу в ухо, и это ужас как больно. А правда, что osaba Хосе Мари сидит в тюрьме, потому что он очень-очень плохой?

– Так говорит твоя бабушка Анхелита?

– Нет, так говорит папа.

– Ну, что-то нехорошее он, наверное, сделал. Вряд ли его посадили в тюрьму за то, что он носил серьгу.

Вскоре Хошиан вернулся вместе с мальчиком домой. Вручил каждому внуку по монете в сто песет, дочери – купюру в пять тысяч, чтобы хоть немного, по его словам, помочь ей с домашними расходами, и уехал. В автобусе по пути в Сан-Себастьян с ним произошло точно то же, что и по дороге оттуда. Что именно? А то, что он вдруг заметил, с каким удивлением поглядывают на него другие пассажиры. Видно, опять разговаривал вслух сам с собой.

113. Под горку

Он сказал себе: если идет дождь, никуда не поеду. Было восемь часов утра. Хошиан посмотрел в окно. Шел дождь, но он поехал. Надену ветровку, непромокаемые брюки – и ничего, как-нибудь переживу.

Мирен, видя, что он собирается уходить:

– Ну кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову садиться на велосипед в такую погоду? Ты что, думаешь, тебе все еще двадцать лет?

Аранча, сидя в своей коляске, показала отцу поднятый вверх большой палец, хотя он не совсем понял, в знак одобрения или с подначкой.

– Вон и дочка твоя тоже смеется над тобой.

Если он поначалу и колебался, то не из-за опасения за свое здоровье и не из-за сомнений в собственных силах. Подумаешь, делов-то, сколько раз он откатывал запланированные этапы даже в самые дождливые дни? Правда, теперь при любой погоде – дождь ли, ветер ли, солнце ли жарит – он заявляется только на короткие дистанции, не больше пятидесяти – шестидесяти километров. Оно и понятно: возраст, болячки да и подъемы, которые с годами почему-то становятся все круче. Года три назад он отправился вместе с товарищами до Ондарроа. Вот и получил свое. На обратном пути грудь ходуном ходила. Будь осторожен, Хошиан, очень осторожен. Сколько раз тогда тебе пришлось устраивать передышки. Опоздал к обеду. Дома получил нагоняй.