Родина

И тут же решили – у тебя есть время? – посидеть где-нибудь и поболтать о жизни. Где? Ну не на улице же. Смеркалось, подул неприятный ветер. Нерея кивнула на ближайшую кофейню. Туда они и пошли, взявшись за руки.

– Сколько же мы с тобой не виделись?

Уф! Да с тех пор, как Аранча перебралась в Рентерию к Гильермо, а было это где-то года полтора назад.

– В поселке я просто задыхалась. Знаю, что не очень хорошо так говорить, ведь там я родилась и там по-прежнему живет вся наша компания. Но у меня больше не было сил это выносить. Там ведь очень многие просто помешаны на политике. Сегодня они к тебе бросаются с распростертыми объятиями, а завтра, только потому что кто-то что-то сказал про тебя, перестают замечать. Меня в глаза упрекали за то, что парень у меня по национальности не баск. Я не вру. А что, мол, скажет Хосе Мари, если узнает?

– Не придумывай. Кто тебе мог такое ляпнуть?

– Хошуне. И обиднее всего было то, что заявила она это не с глазу на глаз, а при людях. Получилось что-то вроде публичного суда, понимаешь? А я смолчала. В такой стране, как наша, лучше всего помалкивать. Но на другой день, увидев Хошуне на улице, я ее остановила и сказала, что могу крутить любовь с кем захочу, черт побери, и послала ее куда подальше.

– Правильно.

– Но ведь не одна она плохо относилась к моему жениху. У нашей матери, чтобы не ходить далеко, те же предрассудки. Правда, она постепенно смирилась с моим выбором. Иногда даже навещает нас в Рентерии. Бедный Гилье. Но он очень добрый. Даже записался на курсы баскского, хотя, как я вижу, ничего-то у него не выходит. Есть у меня подозрение, что он просто совсем не способен к языкам.

Подошел официант. Что они хотели бы заказать? Аранча, секунду поколебавшись, заказала это, Нерея, не колебавшись ни секунды, заказала другое, а заодно спросила официанта, нельзя ли сделать музыку чуть потише.

– Ну вот, короче, в наши бары я больше не заглядывала. Хотя в “Аррано” еще раньше перестала бывать, чтобы не видеть там на стене фотографию братца. Жизнь моя протекала в других местах – с моим Гилье или в Сан-Себастьяне, где я работаю, хотя работа, конечно, дрянь, но жить ведь на что-то надо. Так вот, я просто мечтала поскорее уехать из поселка. Мечтала, собственно, не то слово – это стало навязчивой идеей. Мне втемяшилось в голову, что в поселке у меня нет никакого будущего. Там я чувствовала себя очень неуютно. Даже сейчас, стоит вспомнить то время, или названия каких-то мест, или физиономии некоторых типов, чувствую во рту непонятный мерзкий привкус. Прости, что я так разбушевалась. Мне не нравилось, как некоторые люди на меня смотрели. Думаю, тут еще и Хошуне постаралась, наплела про меня бог знает что. И не только она. Короче, при первой же возможности я перебралась к Гилье. Мы с ним живем, что называется, в гражданском браке. И дела у нас вроде бы идут неплохо, работаем, стараемся прикопить денег на более пристойную жизнь.

– А твои родители, они как к этому отнеслись?

– Мать, конечно, не очень обрадовалась, что я вот так просто сошлась с парнем. Что, дескать, люди скажут? Дочка у меня в любовницы пошла, заявила она мне. Как будто мы все еще при Франко живем. А ведь заметь, и она, и многие другие считают себя прямо революционерами, ходят на митинги, скандируют лозунги, а на самом деле накрепко привязаны к старым традициям, мало того – как были, так и остаются людьми совершенно необразованными. Послушай, ama, говорю я ей, это можно в один миг исправить. Поэтому мы с Гильермо пошли и расписались. В январе, в самый обычный вторник, без белого платья, без гостей, без всяких этих глупостей. Смертный грех? Нет больше никакого смертного греха – и не о чем тут больше говорить. Для моей матери это было настоящей трагедией, ведь она-то мечтала, чтобы ее дочь обвенчал дон Серапио, чтобы на лестнице перед церковью стояли дети, чтобы им кидали засахаренный миндаль и чтобы на мне было платье красоты неописуемой. Сказала, что никогда мне этого не простит, что так с родной матерью не поступают. Через месяц мы отпраздновали свадьбу в ресторане. Там были Горка, который наотрез отказался повязать галстук, мои родители и родители Гильермо. Наш отец вдруг ни с того ни с сего расчувствовался. Не знаю, может, кава[72] на него так подействовала. Начал вспоминать Хосе Мари. Что-то вроде того, что не вся наша семья смогла здесь сегодня собраться, – и заплакал как малый ребенок. Правда, должна сказать в его защиту, что с Гилье они прекрасно ладят. Еще до свадьбы подружились. Думаю, с того раза, когда Гилье помог ему на огороде. Однажды я сказала: aita, как я рада, что тебе понравился мой жених, ну, во всяком случае, больше, чем маме. А он мне отвечает: это потому, что мать у тебя с характером!

Вернулся официант, принес заказ и поставил тарелочку со счетом рядом с Нереей. В отместку за то, что попросила сделать музыку потише? Она повторила свою просьбу. Но он только буркнул: да убавили уже, тише не получается. Вот и весь сказ. Кинулся к другому столику, а музыка гремела так же, как и раньше.