Родина

Ты задаешь самому себе вопрос: а оно того стоило? И вместо ответа получаешь молчание этих вот стен, в зеркале – свое стареющее день ото дня лицо, а еще окошко с клочком неба, которое напоминает, что там, снаружи, есть жизнь, есть птицы и яркие цвета – но все это для других. И если тебя спросят, что плохого ты сделал, отвечай: ничего. Пожертвовал собой ради свободы Страны басков. Отлично, парень. А если тебя еще раз спросят о том же, отвечай: глупым был, вот меня и использовали. Ты раскаиваешься? Случаются дни, когда он совсем падает духом. И тогда горько жалеет кое о чем из сделанного.

Так шли год за годом – счет им легко было потерять. Он прокручивает в голове одни и те же мысли. Да и нужно ведь чем-то заполнить свое одиночество, а? Нельзя не признать, что ему с каждым днем становится все труднее выносить присутствие товарищей по заключению. Молиться? Нет, это не для него. Вот для матери – то, что нужно, она раз в месяц приезжает к нему и непременно сообщает:

– Сынок, я каждый божий день прошу святого Игнатия, чтобы помог вытащить тебя из тюрьмы или, по крайней мере, сделал так, чтобы отсиживал ты свой срок поближе к дому.

Поначалу он стремился к общению. Во время прогулок во дворе обсуждал с уголовниками спортивные новости. Среди заключенных членов ЭТА Хосе Мари слыл несгибаемым, стойким и убежденным бойцом. Но годы, немые стены камеры и глаза матери в комнате для свиданий постепенно подтачивали его, так что в душе образовалась пустота, как в стволе старого дерева. В последнее время он пользовался любым случаем, чтобы побыть одному, и вот теперь, как раз когда не собирался ничего вспоминать, увидел себя в телефонной будке, в той самой, что стоит на краю поселка: пальцем он заткнул ухо, потому что по дороге едут грузовики и ни черта не слышно. Хошуне на другом конце провода сильно нервничает. Нет, ни во что такое она впутываться не желает. В поселке все уже знают, что арестовали Колдо, а потом гвардия попыталась сцапать их тоже. Хосе Мари с Хокином решили, что поручат Хошуне передать Горке свою просьбу – пусть придет на карьер. И теперь, много лет спустя, сидя в камере, Хосе Мари вдруг соображает, что, если бы телефон Хошуне был поставлен полицией на прослушку, он бы втянул девушку в неприятную историю. Про Горку и говорить нечего.

Хокин:

– Ну что тебе сказала Толстуха?

– Что к брату она сходит, но приключений на свою задницу огребать не желает.

– А ты велел передать Горке, чтобы он притащил ботинки сорок второго размера?

– Совсем из головы вылетело.

– У твоего брата, кстати, какой размер?

– Да хрен его знает!

А еще он вспоминает про конверт, полученный от Пачи. То, что лежало в конверте, их обрадовало. Неплохо – шесть тысяч песет. Начало многообещающее. А еще записка, в конце которой имелись слова ободрения и, естественно, Gora Euskadi askatuta. Там же был почтовый адрес в Оярсуне и кличка того, кому поручено о них позаботиться. Они должны спросить Чапаса. Записка без подписи, на конверте никаких пометок, которые могли бы вывести полицейских на “Аррано”, если они перехватят письмо. Ловкий тип этот Пачи, куда до него мне или бедному Хокину. Нас-то с ним просто обокрали – у него отняли жизнь, у меня – молодость.

До Оярсуна расстояние было приличное, а Хосе Мари страдал от голода. Мало того, их велосипеды подходили больше для прогулок, чем для дальних поездок. Хокин тоже вчера не ужинал, а сегодня утром не завтракал. Да ему что! У него и комплекция не такая, как у Хосе Мари, и аппетит не такой. Они в самом начале твердо условились, чтобы потом в пути зря не спорить: времени на завтрак с вином и сигаретами у них нет, надо пораньше добраться до Оярсуна. Зато потом можно где-нибудь сделать остановку на обед. Ладно, так оно и будет. Приятели зашли в какой-то бар в Рентерии и немного перекусили – прямо у стойки, не присаживаясь, съели по несколько маленьких бутербродов.

– Лучше было бы в Доностию-то на автобусе поехать, не пришлось бы крутить педали и потеть.

– Деньгами нельзя разбрасываться. По-твоему, надо просадить их в первый же день?

Типу, который занялся ими в Оярсуне, было лет сорок, даже чуть больше, и его уже обо всем успели предупредить, но он им не слишком доверял, это сразу стало понятно. Во всяком случае, рожа у него была хмурая.

Позднее, оставшись вдвоем, парни поговорили и об этом:

– Видать, ему просто не нравится, что его называют Чапасом[73].

– Да пошел он…