Родина слоников

Это был третий после «Человека-амфибии» и «Земли Санникова» случай, когда картина домашнего производства казалась абсолютно неродной. Стандарт голливудского кинопроизводства «красивый мужчина и красивая женщина в красивых обстоятельствах» был чужд нормам и правилам отечественной фабрики грез, так что Видов и Савельева выглядели на экране совершеннейшими американцами, не хуже Коренева с Вертинской за 11 лет до того. Да и идея снимать штат Техас на Кубе могла прийти в голову лишь подлинному гению-продюсеру. В кои-то веки испанская Америка выглядела на нашем экране испанской Америкой, а не загримированным кишлаком, в кои веки злонамеренных смуглых усачей играли не опереточные цыгане от Сличенко, а настоящие бандито-гангстерито. На хозяйских верандах в белых перчатках прислуживали всамделишные, а не лумумбовские негры, у которых от регулярного прислуживания на мосфильмовских картинах сделались совсем знакомые рожи, шкуру рвал настоящий чапараль, и, кстати, у лошадей были вполне не наши морды. Прерии, скалы, древние черепицы гасиенд напитали живой водой ту сладкую грезу, которую школьники 70-х имитировали в пластилине, старательно выясняя написание слов «saloon», «bank» и так до зрелости и не узнав, что «виски» по-английски пишется через «h». Юных пионеров дразнили выжатые из Сетон-Томпсона и журнала «Америка» слова «лассо», «прерия», «бренди» и «покер», но пуще того вгоняли в дрожь смоляные волосы темпераментных дикарок-ворожей и пышные «пиратские» угрозы мексиканских висельников. Факт есть факт — семидесятническая любовь к Дикому Западу была у нас абсолютно индийской. В цене были просверк очей, лепестки роз на воде, танец «кукарелла» бешеной вертушкой и клятвы на крови, как в 30-х. Фигурист Игорь Бобрин и шансонье Валерий Леонтьев почти одновременно изобразили ковбоя существом в блестках и укороченной жилетке испанского кроя. Десятилетие торжествующей материи, достатка и комфорта медленно убивало любые прекрасные порывы — тем сильнее людей вело на танго-дьяболо с перцем «динамит». Главную кассу 70-х брали люля-боевики бомбейских студий и цыганские мелодрамы Эмиля Лотяну, за глаза прозванные лотянуамериканским кино. Даже в культовом вестерне позднего совка «Золото Маккены» злодея играло лицо восточной национальности Омар Шариф, а его напарницу-индианку — гибкая, как орхидея, ориентальная брюнетка Джулия Ньюмен. Смещение традиционного вестерна с заливных лугов Монтаны в тропические заросли бывшей мексиканской территории Техас наполняло интригу нужным количеством миндалевидных глаз, вышитых вензелями алых клешей, необъезженных брюнеток и кружевных комплиментов. Видимо, Мексика оттого и продула США большую войну 1846 года и шесть штатов, от нефтеносного Техаса до золотой Калифорнии, что очень любила погнуть пальцы перед дракой и не всегда успевала вовремя схватить оружие. Пока доны Педры на верхнем «ля» заканчивали свои букеты проклятий, ленивые парни с севера засаживали в них уже восьмую пулю с инициалами. Так Америка стала на целую четверть длинней, а прямые нравы трапперов наложились на витиеватую традицию асьендадос, породив синтетический мело-вестерн, пришедшийся так по душе российской публике 70-х.

Быль о том, как талантливый коневод Морис Джеральд насмерть повздорил с соседским солдафоном капитаном Колхауном из-за ласковых глазок председателевой дочки Луизы Пойндекстер, была для Майн Рида дважды автобиографической. Ирландский авантюрист и несостоявшийся католический священник, он в молодости гонял мустангов по скотоводческим штатам, а тридцати колхауновских лет воевал с Мексикой в чине капитана — так что можно с уверенностью говорить, что обоих антагонистов автор списал с себя. Безуспешные попытки одной половинки писателя Майн Рида прикончить другую половинку писателя Майн Рида — то в пивняке, а то в джунглях — несколько отдавали шизофренией и завершились обезглавливанием несчастного луизкиного брательника Генри, по дурости поменявшегося с друганом шмотками. Заподозренного передовика осудила вся деревня, а выездная сессия районного суда непременно вкатила бы ему высшую меру, кабы не заступничество лесника Зеба Стампа, раскопавшего правду и уличившего коварного злоумышленника и позор армии. К ноябрьским сыграли свадьбу, а Колхауна скинули с горы на радость папе-председателю, который ему крупно задолжал. В Мориса еще была влюблена местная нацменша Исидора Каварубия, а в нее — тоже нерусский бармен Мануэль Диас, но они, чтоб не мешать основной любви, быстро друг друга поубивали, и никто не вступился: у черноты свои разборы.