Родина – за нами!

Ладонь перешла в запястье, охваченное темной подвернутой манжетой, с рядом искристых пуговиц и прозрачным черным кружевом. Мгла отступала, выпуская обтягивающий рукав, на плече ставший шире, разросшись круглым валиком, скользнула к высокому воротнику, с выпущенным поверх тонким затейливо повязанным платком. К белому костяному кружочку на тонкой золотой цепочке. К шнуровке облегающего платья, расширяющемуся от пояса в длинную, в пол, юбку, из-под которой выглядывала еще одна, совсем черная. К острым носкам ботиночек, выглядывающих самыми кончиками.

Одежда, носки ботиночек, кружева рукава… серели легкой землей.

Как на кладбище, на могилках.

Куминов смотрел на них и не хотел, не хотел совсем-пресовсем поднимать глаза.

Но не удержался. Взглянул.

Она теперь не казалась девочкой, став взрослой. И волосы вовсе не белые. Желтые, выцветшие, как залежавшаяся в глубине шкафа простынь. Волнистые, длинные, собранные в высокую прическу и только по бокам опускавшиеся до груди. Волосы не были белыми, белым оказалось лицо.

Бледное, как присыпанное мукой, с огромными черными глазами и бледными тонкими губами. Дрогнувшими, поплывшими в уже виденной лягушачьей улыбке, становящейся все шире и длиннее, как у Буратино, до самых ушей. А потом, сочно чмокнув, губы раскрылись. И она наклонилась вперед, звонко растянув зеркало разбежавшейся паутиной трещин.

Куминов вздрогнул, распахнув глаза и захрипев. Было плохо, а стало не лучше.

Спёртый воздух с трудом проходил в лёгкие. Темно, вязко, душно. Где-то в этой темноте вспыхивало яркими огоньками какое-то странноватое пламя с зеленоватым оттенком. В нём маленькими бенгальскими огоньками взрывались бирюзовые звёзды. От них во все стороны расползался тяжёлый и чуть сладковатый запах, заставляющий его хватать воздух широко открытым ртом, от чего дышать почему-то становилось ещё тяжелее. Мышцы наливались свинцом, не давая никакой возможности пошевелиться.

Вокруг что-то мягко топало, приноравливаясь присесть. Вот прошло совсем рядом, присело, недовольно фыркнуло и отодвинулось. Придвинулось снова, что-то лязгнуло, отброшенное далеко. Потом его почему-то начало трясти внизу, но недолго. Раздался негромкий стук, как будто на пол упало что-то тяжёлое. И почему-то капитану стало ясно, что это «что-то» есть не что иное, как его собственный «ТТ». Откуда-то донёсся то ли всхлип, то ли вздох, от которого внутри живота всё сжалось и провалилось вниз холодным комком. Куминов попытался проснуться и понял — не получается.

Кто-то забормотал недалеко, казалось, что прямо за стенкой, что-то жалобное и плаксивое, голосом маленького ребёнка. Потом всхлип стал громче, перейдя в хрип и бульканье. Чуть позже зачавкало, жадно, с хлюпаньем и вновь повторяемым ворчаньем. Мягкие шаги послышались снова, приближаясь. В этот раз Куминов не смог даже пошевелиться, как в прошлый. Зато почувствовал, как глаза еле-еле, но стали приоткрываться.

Света от лампы не было. Было лишь мягкое серебро неожиданно яркой луны, обволакивающее всю комнату. Глаза, которые наконец-то открылись, быстро фиксировали:

Тёмную, приближающуюся к нему странно согнувшуюся фигуру. Какое-то покрывало, лежавшее между комнатами на полу и почему-то пахнущее таким знакомым приторно-железным запахом крови. Блеск света на голой макушке Воронкова, завалившегося на стол и всё ещё державшего в руке уже собранный пистолет. Голову и плечи кого-то из ребят, белеющие тканью маскхалата. Они ритмично дёргались, исчезая в темноте дверного проёма. А фигура мягко и медленно приближалась к нему. И перед ней, в душном воздухе комнаты, двигалась вперёд волна того самого сладковатого запаха, который поначалу Куминов не смог узнать здесь, в обитаемом доме.

Густо и сильно, до спазмов в горле, тянуло трупом. Давним и зеленым, пробирая до самых печёнок.

От него становилось страшно, так, что хотелось забиться в дальний угол и хныкать как в детстве, как только что скулил там, за стенкой. Где всё продолжалось чавканье и сопенье. Тёмная сгорбленная тень шла к нему, медленно, по сантиметру, гоня перед собой смрад разложения. И он не мог пошевелиться, чувствуя, как по спине покатились холодные капли пота.

Куминов судорожно сжал пальцы, чувствуя, что они всё-таки слушаются. Потянулся рукой к карману рюкзака, понимая — ну, не сможет отстегнуть кнопку на кобуре и не дотянется до автомата. Потому что не было ни того, ни другого. Кто-то, идущий к нему замер, шумно принюхиваясь. Свет из окна упал на качнувшуюся в сторону тихую смерть. Облил голубовато-мертвенным светом лицо, показал того, кто двигался к разведчику. Дочь жены Петровича, так и не показавшаяся надолго и сразу уползшая куда-то на печи. А вот сейчас, понимая, что он уже пришёл в себя, девушка замерла. И не от испуга, это было ясно. Вот она повернула голову, потом повела ею назад, показывая себя полностью