Родить легко

Очередная утренняя конференция в 47-м – отчёты, разбор сложных ситуаций и насущных вопросов. Точившая на меня зуб доктор с явным удовлетворением доложила:

– Особенно много проблем у нас с Мишуковой. Во-первых, она уронила ребёнка!..

Когда я открыла рот, чтобы в очередной раз опровергнуть этот бред, от меня досадливо отмахнулись:

– …Во-вторых, Мишукова тужит рубцы. В-третьих, Мишукова подставляет докторов. В-четвёртых, Мишукова увела из роддома девяносто тысяч рублей (стоимость контракта на тот момент).

Всё вкупе произвело убойный синергетический эффект, Мишукова мигом превратилась в козла отпущения. Главврач стала громко ругаться, а я начала оправдываться – вместо того, чтобы молчать в тряпочку: как мне потом рассказали, когда главврач гневается, нужно стоять, потупив глаза и закрыв рот.

Но тогда я думала, что необходимо говорить правду и воевать за неё. Спорила, что-то доказывала, демонстрировала список звонков – мужа, доктору, в скорую. Вот только никто не слушал…

И прямо на собрании меня с треском вышибли из 47-го как полностью никчёмную – и руководство МЕА при этом присутствовало, но никак не комментировало и не заступалось. Доктор по недотянувшему до роддома контракту, знавший всю подноготную (как минимум то, что мы действительно не могли доехать), тоже молчал, внимательно глядя в спину сидевшего перед ним коллеги. А главврач экзальтированно упрекала меня в распиле девяноста тысяч с мужем родившей дома девочки. Ну да, располовинила великие деньги с полковником ФСБ – причём его же собственные, ага! Хватит в Америку обоим сбежать и торговать там секретами родины и роддома.

Он в итоге оказался единственным, кто за меня вступился – узнав о случившемся, приехал к главврачу, пытавшейся его игнорировать: «У меня нет времени с вами разговаривать!» Но полковник сурово припечатал: «А у меня есть!» – и долго объяснял, как всё произошло в действительности. Судя по его рассказу – убедил, но главврач не стала менять своего решения: начальство не может ошибаться и включать заднюю. Да и раздражала я там всех, очевидно.

К счастью, 47-й роддом не был единственным, где я могла работать. Конечно, ситуация выглядела болезненной и очень обидной, а в придачу ещё и совпала с чередой личных жизненных сложностей – мы с Володей собирались разводиться, шли нескорые и неправедные суды по случившемуся со мной ДТП, у меня заподозрили онкологическое заболевание…

Я продолжала работать в других роддомах, а особенно много – в получившем новое руководство 22-м. Работала не за страх, а за совесть, вплоть до анемии и гипертонических кризов: горела профессией, жила ей. Становилась более или менее популярной, приобретала какой-то авторитет в акушерском сообществе.

Где-то через год на кофе-брейке очередной оденовской конференции в Амстердаме указавшая мне на дверь главврач 47-го как ни в чём не бывало поинтересовалась:

– А что это ты к нам рожать не приезжаешь?

Я, всё ещё неискушённая (и, как начинаю со временем подозревать, вообще в этом плане безнадёжная), сильно удивилась:

– Э-э… Так меня же вроде как выгнали.

– Приезжай, приезжай! – повторила она приветливо, и ситуация вроде как разрешилась.

Правда, я туда всё равно не ездила: имелось немало других мест, где меня встречали куда лучше. К тому же 47-й оставался откровенно жестковатым в отношении естественных родов и особенно индивидуальных акушерок.

Но однажды появилась девочка, которой было удобнее рожать именно там: роды повторные, а 47-й через дорогу. Первый визит после памятного собрания, первое появление после значительного перерыва – надо сказать, волновалась. Никуда не делись эмоциональная и физическая память места, травматично болезненное восприятие роддомовских стен, хоть и прошло уже больше полутора лет.

Поступаем в приёмное. А девочка уже в таком состоянии, что идти может еле-еле. Но я не способна одна толкать каталку, так что потихонечку ползли на второй этаж, останавливаясь на схватку. Когда дошли до родблока, роженицу начало клонить на пол – вставала на четвереньки и рычала, её уже тужило.

По строгим роддомовским правилам женщина в коридоре на четвереньках – категорически неправильно, её следует взгромоздить на каталку и везти в родблок. Но мужа с нами не случилось, я тащила её сумки, а звать подмогу не имелось ни малейшего желания: общение с роддомовским персоналом, который всё делает с видом величайшего одолжения (а тем более приходящим акушеркам), хотелось сократить до минимума.

Рычит, значит, моя девочка на полу больничного коридора, преступным образом нарушая санэпидрежим, и тут из-за угла выдвигается главврач… Ну всё, думаю, вот тебе и новый старт работы в 47-м, он же финиш! Как пить дать – опять выпрут.

Главврач, вгоняя меня в когнитивный диссонанс, расплывается в радушной улыбке:

– Ой, кто к нам приехал! Да с какой прелестью, радость-то какая! – помогая девочке подняться и добраться до палаты.