Родительный падеж

Ирина заняла свое место в офисе — худая, строгая, с неживыми глазами и без малейшей улыбки в течение рабочего дня. Крепко сжатые губы с затаенным в уголках выражением всеобъемлющего скепсиса, и в прищуре глаз такое же недоверие. Прежней открытости и легкого заразного смеха как не бывало. Она пришла работать. Выполнять свои обязанности согласно штатному расписанию с получением соответствующей заработной платы. Новые сотрудники пожимали плечами, считая ее «синим чулком», прежние разводили руками и сочувственно шептались: «Вот как по бабе жизнь проехала, теперь вместо отдыхать — впрягайся и тяни все сначала».

Иринино собственное видение жизни тоже изменилось. Иногда ей хотелось уйти подальше от людей, не сидеть в офисе и не быть вынужденной контактировать со старыми или новыми сотрудниками, а лучше бы работать с дивными растениями, которые Степан оптом закупал за границей. Она выкраивала минутку и уходила в теплицы, вдыхала влажный запах земли, торфа, цветов и чувствовала себя тут безопаснее, чем среди людей, которые были слишком неоднозначными и непредсказуемыми.

Казалось, жизнь заставила Ирину выучить еще один иностранный язык, пройдя короткий, но эффективный курс. Теперь она видела и понимала то, о чем раньше и не догадывалась, чего не замечала или не хотела замечать, и в результате с отвращением осознала, что движущей силой бытия есть не что иное, как основной инстинкт. Проявления общения между полами на новом для нее языке женщина видела везде, хоть и не желала этого. Ей вспомнилась старая детская сказка о Златовласке, в которой повар Иржик попробовал волшебной рыбы, приготовленной для короля, и вдруг начал понимать язык животных и птиц. Эта новая способность удивляла Ирину не меньше, чем того сказочного героя, но если ему помогала, то Ирину только раздражала, подтверждая ее вывод, что все мужики — кобели, а хитрые и ловкие самки умеют этим удачно пользоваться.

Может, и была какая-то послеродовая патология ее психики, но «это» она могла распознать во всех. И даже в откровенном разговоре со Степаном при закрытых дверях его кабинета ей показалось, что шеф не столько сочувствовал ей, сколько завидовал Антону, который смог вырваться из старой надоевшей жизни на новую орбиту. Степан издавна был для нее образцом и семьянина, и предпринимателя, но теперь его образ растаял и деформировался, как оставленное на солнце мороженое. Конечно, припомнился их разговор после давней вечеринки на Восьмое марта и его рассказ о первой поездке за рубеж, в Париж, и об отельных французских конфетках для дочки, которые стали отправным моментом в его желании вырвать семью из трудных времен. Семью…

Ирина заметила, как иногда Степан замирает на месте, чтобы прочесть SMS’ку с мобильного, и, улыбаясь, отсылает ответ (то же делал ее муж, но она не обращала на это внимания). Не раз замечала она странное, нетипично-романтичное выражение лица шефа, которое наплывало как воспоминание или мечта. Но самым странным было то, что редкий день он не срывался на своей машине из офиса без четверти два, бросив все дела, чтобы вернуться после трех, обычно в настроении, и снова взяться за работу. А когда однажды в офис заехала его жена, Ирина, увидев ее, уже не сомневалась, что семью шефа трясет тот самый вирус, который уничтожил ее собственную.

«Все — кобели. Без исключения», — констатировала Ирина, углубилась в бумаги и решила больше не искать у Степана поддержки и понимания и не обговаривать с ним личные вопросы. И снова захлопнула створки своей раковины.

Шло время, а оно, как известно, лечит. Особенно когда нет возможности расслабляться. Потому что женщина просто не имеет на это права. Потому что она — мать. В своей каждодневной борьбе за новое выживание Ирина свыклась с тем фактом, что Маша уже не вернется домой. Хотя сначала это ей казалось вероятным. Думала — отец съедет, устроит свою новую жизнь, исчезнет этот раздражитель, и они сойдутся опять вместе и будут как-то жить дальше. Но Маша была тверда в своем желании отделиться. Если бы не при таких обстоятельствах, можно бы считать это эволюционно-естественным — дети взрослеют, но поступок дочери походил на предательство в трудную минуту, когда так нужна была помощь и поддержка. Однако Ирина стерпела, уговаривая себя, что дети не должны быть заложниками родительских страданий.